прохожий люд. Монах принял шубу Эммы, положил на диванчик.

– Замерзла! – Она потерла руки. – Конец февраля, почти весна, но еще холодно. Я иногда ужинаю здесь. Бывали?

– А как же! Мое любимое блюдо – блинчики «Сюзетта», с апельсиновым вареньем и мороженым. Причем подают его только здесь, в «Пасте-басте». Пицца у них тоже неплохая.

– Блинчики?! – воскликнула Эмма.

– Будете?

– У них удачный теплый салат…

Монах подозвал девушку в длинном черном переднике и объявил:

– Нам теплый салат, пиццу и пиво, а на десерт ваши знаменитые блинчики и кофе. Чего-то я проголодался. – Он повернулся к Эмме и скомандовал: – Рассказывайте!

– Что рассказывать?

– Настроение, планы на будущее, что беспокоит, что нового. Мне можно.

– Настроение… так себе. Планов на будущее нет. Беспокоит… неизвестность. Каждый день просыпаюсь утром и думаю: сегодня что-нибудь наконец скажут – его нашли, арестовали, он больше не ходит по улицам и не высматривает новых жертв. Каждый день, понимаете? И все чаще думаю бросить все и уехать.

– У вас есть родные?

– Сестра и брат, куча племянников. Но мы с ними почти не общаемся, никогда не находили общего языка. Они из тех, кто всем доволен – что есть, то и ладно. Не учились, живут в провинции, считают копейки. Сестра старшая все время пытается учить меня жить… называет перекати-полем и бобылкой. Ее муж пьющий, они скандалят и дерутся, дети двоечники и хулиганы, но зато не хуже других. Семья. – Она издевательски произнесла последнее слово, с ударением на «е». – Я работала в Германии почти десять лет, теперь не смогу с ними. Да и раньше… – Она махнула рукой.

– Думаете вернуться в Германию?

– Думаю.

– А как же начальник? Ему сейчас несладко.

– Он сильный человек, переживет. – В ее голосе появились жесткие интонации, и Монах подумал: это что-то новое. – Ему не нужны утешители. Да и легче одному, они все равно бы разбежались. Маргарита тоже была сильная. Двое сильных на одной территории – это чревато взрывом. Она бы его бросила… рано или поздно.

– Был запасной аэродром?

Эмма пожала плечами. Монах видел, что ей хочется выговориться, но она себя останавливает. Ему было любопытно, что пересилит: выучка держать язык за зубами и не болтать лишнего или ненависть к Маргарите, которая никуда не исчезла после ее смерти. Победила ненависть.

– Был. Я видела ее с мужчиной в сквере около площади. Поздоровалась, а она едва кивнула и отвернулась. Сцена получилась неловкая: она же понимала, что я могу отыграться за ее хамство. Он почувствовал что-то и посмотрел на меня так… до сих мурашки по коже.

– Что за человек?

– Крупный, прекрасно одетый, лет сорока. Из тех, кого называют хозяевами жизни. Бульдозер, который не задумываясь сметет вас, если вы станете у него на пути. Это то, что я сумела рассмотреть. Больше я его не видела. Я думаю… уверена, она ушла к нему в тот вечер. Даже этот демонстративный уход говорит о ее отношении… Понимаете? Она публично унизила Виктора Олеговича, выставила дураком и неврастеником.

– То есть, по-вашему, этот импозантный тип – убийца?

– Господи, не знаю! Просто уверена, что ей было куда уходить. И все время крутилась дурацкая мысль – он запомнил меня. – Она поежилась.

– Вы сказали о нем следователю?

– Нет! Мне казалось, что это будет унизительно для Виктора Олеговича, побоялась выставить его…

– Смешным?

– Да! Потом подумала, что надо было сказать. А с другой стороны, они потребуют описать его, составят фоторобот, начнут таскать… Ночью просыпаюсь, и мне кажется, в квартире кто-то есть. Успокаиваю себя: не мог он меня запомнить, всего несколько секунд… Да и не похож на убийцу! То есть на такого, который рисует знаки…

– А какой, по-вашему, тот, что рисует?

– Психопат, скорее всего. Маньяк, садист… Что-то бледное, смотрит исподлобья, грызет ногти, упивается болью другого, наслаждается властью… Знак на лице вроде символа его власти. Тавро. Не знаю…

– Очень образно, Эмма. Маргарита знала, где вы живете?

– Не думаю. Ее это не интересовало.

– Тогда успокойтесь, он к вам не придет. Я шучу! – вскричал Монах, видя, что она уставилась на него испуганно. – Должен заметить, что я вас не узнал, у вас новая прическа, новый облик… А вот и наш заказ! Приятного аппетита, Эмма! Пицца! Запах какой, а? Давайте я вам… вот этот кусочек. И пивко!

…Полный нетерпения Монах, даже не раздевшись, рухнул на тумбочку в прихожей и схватил айфон:

– Лео, как выглядит директор театра? Большой, прекрасно одетый, импозантный?

– Мелкий, рыжий, суетится и размахивает руками. А что?

– У Маргариты был знакомый, Эмма видела их вместе. Но это не директор.

– Думаешь, он ее?..

– Вполне допускаю.

– И где теперь его искать? Нереально. Как вообще вы с ней? Хочешь, я приеду?

– Мы с ней нормально. Никак. Погуляли в парке, поужинали в «Пасте-басте», и я проводил ее домой. У нее есть брат и сестра, но она с ними не ладит и не одобряет их образа жизни. Она влюблена в своего шефа и до сих пор ненавидит Маргариту: раньше за унижения, теперь за то, что он не обращает на нее внимания. В ней проснулась надежда, что после ее смерти…

– Я тебе сразу сказал, что он ее трахнул в знак протеста… в смысле, назло Маргарите. Ревновал, жаловался, как все нормальные мужики, а она и губу раскатала. Всегда одно и то же.

– Возможно, я не спрашивал, – сухо сказал Монах. – Приезжать не надо, говорить не о чем. Давай завтра.

– По-твоему, она на что-то рассчитывала?

– Лео, спроси чего полегче! Конечно, рассчитывала. Природа требует, и часики тикают, а вокруг один Бражник.

– Секундочку! – вдруг закричал Добродеев. – Вторая линия. Я сейчас!

Монах сидел с трубкой в руке, борясь с желанием отключиться. Он устал после прогулки, был разморен едой и пивом, к тому же проклятая нога разнылась как… не к добру.

– Христофорыч, ты тут? – Вопль Добродеева срезонировал в ухе, и Монах задергал головой. – Мой инсайд! Ты сидишь? Сядь! Ты не поверишь! Сел?

– Да сижу я! Ты меня пугаешь… Ну?

– Нашелся Оборотень! Вася Пивков! Они его нашли! Майор Мельник второй день прессует! Сейчас приеду!

И оглушительная тишина…

Глава 24

Эмма. Реальность

Нет женщин нелюбимых,

Невстреченные есть,

Проходит кто-то мимо,

Когда бы рядом сесть…

А. Дементьев. Нет женщин нелюбимых

Эмма рассматривала себя в зеркало. На туалетном столике были разложены тюбики и коробочки. Она красилась – пыталась. Ее движения были неуверенными – она не умела того, что