анархистке литовского происхождения Эмме Гольдман: «Я уже месяц без комнаты»[238]. А между тем в Вене она хорошо известна. В газетах ее называют «самой интересной женщиной XX века». Гольдман советует ей воспользоваться этой известностью, чтобы заработать немного денег и жить достойно. Анжелика следует совету лишь частично: она предпочитает преподавать языки и писать стихи, которые никто не публикует.

Анжелика и Эмма уже давно дружат. Они познакомились в Москве в 1920 году. Анархистка приехала из США, и ей понадобилось всего несколько месяцев, чтобы понять, что ее никто не ждал в стране победившей революции, да и сама революция не оправдала ее надежд – не из-за людей, а из-за идей, которые ими двигали. В этом вопросе очевидно расхождение во мнении с ее русской подругой. Эмма не выносит идеологического упрямства Анжелики, ее неспособности извлечь уроки из этого ужасного опыта.

Конечно, я понимаю, что у нас противоположные позиции по поводу диктатуры. Печально, что ужасные результаты диктатуры в России не заставили тебя пересмотреть свою систему ценностей. Но, зная твою глубокую искренность, я уважаю твою точку зрения, хотя не могу ее разделить. Более того, чем дальше, тем больше я прихожу к выводу, что теории не делают людей, т. е. они не способны объяснить то, что не относится к человеческой природе. В тебе столько красоты и глубины, что независимо от твоих теорий я все равно любила бы тебя и очень уважала. Возможно, если бы ты уделяла больше внимания людям и их качествам, теории не были бы такими серыми, мрачными и не приводили бы к стольким трагедиям. Я согласна с тобой, что Троцкому не хватает смелости, а жаль, потому что у него есть все качества, которые могли бы сделать его выдающейся фигурой в сегодняшней России: почему-то он не кажется таким холодным и жестким, как Ленин. Возможно, большая умственная разносторонность не сочетается с железной решимостью. В любом случае для русской революции не имеет значения, что Троцкий менее твердый и жесткий, чем Ленин: революция была подавлена режимом, а люди режима – всего лишь марионетки. Зато я рада, что ты чувствуешь себя лучше, физически и умственно, хотя тебе приходится бороться за выживание. Я знаю, насколько отвратительны были для тебя так называемые привилегии, поэтому рада, что ты оказалась вдали от гнилой московской атмосферы. Я и сама рада, что живу далеко от нее, хотя я не в твоем положении. Тем не менее я сильно переживаю, что мы оказались отрезанными от России и ее трагедии, и от людей, для которых мы могли бы сделать так много. Я счастлива, что ты нашла отдушину в поэзии: надеюсь, ты будешь продолжать. Не хочу кривить душой и не скажу, что все твои стихи хороши, но учитывая, что ты начала писать стихи совсем недавно, я думаю, что ты пишешь отлично. Как забавно, что тебе отказали в британской визе. Утешься, дорогая Анжелика: в визе тебе отказало консервативное правительство. А мне отказало в визе социалистическое правительство Австрии. Надеюсь, ты сможешь поехать в Париж, где поднимешь себе настроение…[239]

Однако в Париже дела обстоят еще хуже. Денег совсем мало, зато много времени потрачено впустую на собрания и споры, настолько шумные, что владелец заведения то и дело вбегает в комнату, чтобы посмотреть, что там происходит. Должность секретаря утомляет Анжелику, деятельность эмигрантов кажется ей ненатуральной, чуть ли не бесполезной. Но как она может отказаться, видя перед собой товарищей, готовых на любые жертвы, лишь бы не опустить свое знамя?

«Я сдалась, – пишет она в своей книге, – и не жалею об этом, но думаю, что те десять лет, что я провела в Париже, были самыми бесплодными в моей боевой жизни. Если работа, которую я вела среди иммигрантов, меня не удовлетворяла, то мелкая политическая и личная борьба, которая бывает только в эмиграции, раздражала меня и изнуряла именно из-за своей бесплодности и интриг, сопровождавших ее. Я старалась исполнять свой долг, только долг, и то лишь для того, чтобы угодить своим товарищам, а не потому, что верила в эффективность и необходимость этой работы»[240].

У нее был образец самопожертвования – Дино Мариани, шорник из Романьи, бежавший во Францию. Анжелика разглядела в нем «апостольский характер», он всем жертвовал ради дела. В сущности, у них было много общего: полное самоотречение, незаинтересованность в материальных благах, непримиримость к недостаткам – как своим, так и чужим. Редактор Avanti! называла его «голосом нашей совести в мрачные годы иммиграции» и не хотела причинять ему неудобство своими постоянными отлучками, однако она часто сбегала из Парижа и отстранялась от дел. Разочарование и чувство беспомощности заставляли ее проводить долгое время вдали от столицы Франции, где ей приходилось бороться с внутренней оппозицией. ИСП уже была ослаблена слева коммунистическим расколом в Ливорно, и справа – социалистическим расколом Турати, Тревеса, Буоцци и Модильяни. Но теперь Анжелике приходилось бороться с Пьетро Ненни, который хотел вытеснить ее из секретариата, захватить Avanti! почистить социалистическую общину и объединиться с ИКП в Антифашистской концентрации. Она считала бывшего республиканца амбициозным, беспринципным хамелеоном, готовым вступить в союз с кем угодно для достижения своей цели.

Между ними начинается жестокое противостояние. Балабанова твердо придерживается политической линии, унаследованной от последнего максималистского руководства, она считает, что посторонние люди не вправе решать вопросы о союзах и смене курса: только товарищи, оставшиеся на родине, имеют право голоса. Она не хочет соединения ИСП с Антифашистской концентрацией, потому что это будет означать уход партии вправо, но по этому вопросу она терпит поражение на съезде в январе 1928 года. В итоге максималисты входят в Концентрацию делегацией, состоящей из правого крыла Ненни, слева уравновешенного Балабановой.

Ненни призывает товарищей не повторять ошибок, которые проложили путь фашизму, быть прагматичными и примириться с реальностью, не жертвуя идеалами. Балабанова мыслит иначе. В статье, написанной для Avanti! она осуждает атрибутику революционного пуризма. Она поднимает вопрос о «классовой непримиримости», требует независимости социалистов от разных порочащих их агентов и приверженности Революционному бюро, переименованному Модильяни в «Интернационал Балабановой». «Прочь от обоих Интернационалов, которые под гул противоположных демагогий борются за душу мирового пролетариата», – пишет Анжелика в Avanti! 31 июля 1927 года. Так она продолжает мечтать о революционном возрождении планетарного масштаба без критического и самокритичного анализа прошлого. И под напором настойчивых требований Ненни объединить ИСП и СПИТ[241] Турати Балабанова становится все непримиримее. В газете Avanti! появляются памятные статьи о революционерах прошлого, отмечается вырождение двух Интернационалов, приводятся теоретические и