– Я все исправлю, я сейчас все сделаю, – бормотала она, ногой распахивая дверь.

Фридрих лежал на постели, спокойный и отрешенный. Его толстая верхняя губа, покрытая редкими длинными волосками, почти полностью закрывала нижнюю, придавая лицу смешное сходство с грызуном. Открытые глаза наполнились глубокой синевой и смотрели в потолок осмысленным взглядом, как будто смерть вернула этому человеку способность мыслить, так несправедливо отобранную у него при жизни.

– О Господи… – прошептала Марина и широко перекрестилась. В бога она никогда не верила, жест был скорее инстинктивным, вызванным желанием оградить себя от случившегося несчастья. – Боже мой, что же я наделала?! Что я наделала?! – бормотала она, содрогаясь от осознания непоправимости случившегося. – Это я его убила… Да, я…

Марина бросилась в комнату, оставив дверь в спальню широко открытой. Плохо соображая, что делает, она принялась готовить кофе. Отрезвил ее кофейный запах – такой будничный и уютный. Марина задумалась. Ее нервная система, скроенная из прочного, надежного материала, способна была мгновенно регенерироваться, изменяя ход мыслей таким образом, что любая, самая безобразная и безнадежная ситуация переворачивалась, перетасовывалась и выворачивалась наизнанку до тех пор, пока не представала совершенно в ином свете. Так вышло и на этот раз.

Исходной позицией было следующее: а в чем она, собственно, виновата? Отсюда естественным образом вытекало заключение: Фридрих был безнадежно болен. Рано или поздно это должно было случиться, и последнее время было совершенно очевидно, что дело идет к концу. Конечно, если бы у нее, Марины, не иссякло терпение, он, может, и протянул бы еще пару месяцев, но кому от этого легче? Разве это жизнь? Через день припадки, боли, страх. Для чего продлевались все эти мучения? Искусственный клапан вставляли, тянули за ноги с того света. Ему бы, бедняге, уже давно преставиться… И получалось вроде бы так, что Марина, сама того не понимая, помогла Фридриху избавиться от тяжких мучений. А в таком поступке ничего дурного не смог бы узреть даже самый взыскательный судья.

Успокоив себя таким образом, Марина по-деловому допила кофе и приготовилась к выполнению роли вдовы со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Сейчас она стояла у церкви, а в голове погремушкой колотилась фраза: угрызения совести, угрызения совести… «Теперь понятно, почему угрызения, – подумала она. – И правда, как будто мышь покусывает острыми зубками в области сердца. Больно… – Марина надавила кулаком под грудью и тут же мужественно распрямила плечи, не позволяя себе раскиснуть. – Ладно, разберемся», – вздохнула она. Со своей совестью она могла бы разобраться легко, загнав ее в такие закутки душевных лабиринтов, что и сама бы не смогла отыскать. Но появление свидетелей усложняло эту простейшую операцию и вызывало неприятное беспокойство.

– Ладно, еще посмотрим, кто кого! – сказала она вслух, и в голосе прозвучала угроза. – Я тебя не трогала, ты сама объявила войну.

К бывшей подруге она испытывала теперь только одно чувство: крепкую и чистую, как медицинский спирт, ненависть. Еще раз окинув взглядом улицу, на которой исчезли Света и Даниель, она сердито тряхнула головой и пошла прочь.

Даниель часто видел по телевизору сцену, как тяжело раненный боец, умирая на руках у товарища, шепчет помертвелыми губами:

– Холодно, холодно…

Что-то вроде этого предсмертного холода испытал и он, когда Света, погрузив в такси чемодан и сумку, отъехала от дома. В комнате остались лишь Маргарита с Машей, сидевшие друг против друга, как два непримиримых зверька, готовых в любую минуту броситься друг на друга. Жизнь кубарем катилась под откос, опасно подпрыгивая на ухабах, и не было на целом свете никого, кто мог бы остановить это стремительное падение. Даниель стоял в прихожей, низко опустив голову. Время от времени он трогал пальцами лоб и минуту за минутой, как на кинематографической пленке, восстанавливал в памяти вчерашний разговор.

– Я выходила замуж за другого человека, – сказала Света, глядя ему в глаза с ужасающим спокойствием. – Вернее, ты притворялся другим.

– Я тоже во многом разочарован, – отозвался Даниэль, – но это нормально. Семейный кризис… Нам нужно успокоиться, подумать…

– Нет, это не кризис, это зашедший в тупик конфликт. И меня просто выводит из себя, что причиной конфликта является эта ничтожная букашка!

– Ты всегда слишком презрительно отзываешься о людях.

– Неправда, не о людях, а только о ней… А вообще-то ты прав. Ее не за что презирать. Она оказалась куда сильнее тебя, меня и всех нас вместе взятых. Ее бояться надо. Это создание не способно испытывать ни благодарности, ни жалости. Я ее буквально из дерьма вытащила, руку ей протянула, когда она в Москве подыхала, всеми брошенная, а она в эту руку зубами впилась, а потом и вовсе села мне на голову. Благодаря замужеству она получила все – гражданство, деньги, а потом взяла и убила мужа. А твоя наивность и вера в человеческое благородство, извини меня, граничат с идиотизмом.

– Прошу тебя, последи за выражениями и не переходи на личности, – в голосе Даниеля зазвучали металлические нотки.

– А где здесь личности? – усмехнулась Света. – Ты бы на себя со стороны посмотрел, когда заискиваешь и сюсюкаешь с этой… – Света с трудом сдержалась. – «Прекрасно выглядишь! Ах, бросила курить! Ах, как мы рады!»

– Да перестань, у человека несчастье. Я хотел ободрить, поддержать…

– Да нет у нее никакого несчастья! – Света сорвалась на крик, чувствуя, что вот-вот упрется все в тот же роковой тупик. – Это у Феди несчастье, что он до сорока лет не дотянул! А Марина чувствует себя прекрасно. У нее все получилось, как она хотела. Она же сказала, что не нуждается ни в каких утешениях.

– Когда это? – Даниель недоверчиво посмотрел на жену.

– Ах, брось, – устало отмахнулась Светлана. – Когда? Вчера, позавчера, месяц назад… – И тут же, почти без перехода, добавила: – Я должна уехать, подумать.

– О чем? – в голосе Даниеля чувствовалась тревога. Он внутренне сжался, ожидая ответа и готовясь принять всю тяжесть удара, заключенную в слове «развод».

Света посмотрела на мужа с сожалением и, словно угадав его мысли, сказала:

– Не бойся, о разводе я пока не думаю. Я очень люблю Машу и не хочу испортить ей жизнь.

– Машу? А меня, меня ты больше не любишь?

– Вот об этом я и хочу подумать. Может быть, на расстоянии все случившееся покажется ерундой, мелочью… – По-детски сморщив лицо, она всхлипнула и потерла кулаком глаза, как это делала Маша, когда собиралась заплакать.

– Schatz, я тебя умоляю… – Даниель тут же ухватился за тоненькую соломинку надежды. – Я все понял! Я больше никогда, никогда…

Ему захотелось взять жену на руки и, прижав к себе, укачать, как больного, измученного ребенка. Он шагнул в ее сторону, но Света решительно замотала головой.

– Нет, не надо! – Для убедительности она выставила вперед руки. – Я не хочу. Мириться надо осознанно, а не под влиянием случайных порывов. Это мы уже проходили. Получается неплохо, но ситуации это не меняет. Спокойной ночи. У меня все собрано, я на утро заказала такси.