личности хотя и были нам незнакомы, но их легко можно отличить по доброму коню, по богатому вооружению и одежде. С этой целью мы отправились на поиск и засаду по дороге на Мектеп. Целые сутки напрасного ожидания не отняли у нас охоты поджидать и добыть языка, а как всему бывает конец, то и мы дождались в награду терпению»[11]… Утром казаки заметили четырех всадников и решились пристрелить их. Казаков было хотя и трое, но каждый имел по два выстрела в нарезной пластунской двустволке. «Сверкнули выстрелы и трое из горцев свалились, как снопы; четвертый, ехавший поодаль, хотя сильно покачнулся в седле, но быстро справясь, полетел птицей»… Один из пластунов бросился было догонять горца и уже совершенно было настиг его, но в это время упала лошадь под пластуном – и горец ускользнул от преследования. Между тем Шпаковский с другим пластуном, стащивши убитых с дороги в кусты и забравши лошадей и лучшее оружие, отправились вслед за погоней. Версты чрез четыре от места происшествия они нашли товарища «с запекшейся от крови рыжей бородой и с подбитым глазом, следствием падения с лошадью». Между тем и положение пластунов было критическое; с минуты на минуту они должны были ждать погони со стороны черкес и верной смерти в случае удачи горцев. Нужно было скрыть следы («сакму»). Пластуны, посоветовавшись, решили переплыть за р. Белую и по устью притока Ендрюк проехали водой до «шавдона», т. е. большого топкого болота, чтобы горские охотничьи собаки, приученные к отысканию следов, сбились с толку. До наступления ночи пластуны ловко избегали горской погони, зорко следя с деревьев и круч за черкесами, благодаря хорошему знакомству пластуна Мандруйко с местностью. Беглецы приблизились к Майкопскому ущелью, но здесь их ждала беда. При лунном свете пластуны заметили несколько темных теней возле скал ущелья, в самой средине дороги, по которой предстояло проезжать казакам. Тогда Мандруйко свернул направо в долину и привел товарищей к знакомому ему полуразрушенному кошу. Здесь пластуны остановились. Чтобы лошади не выдали беглецов ржанием, последние стянули им верхние губы ремешками и коротко привязали к деревьям. Пока пластуны выясняли свое положение, Шпаковский, облокотясь на сук дерева, не почувствовал даже, как вздремнул, утомленный долгой бессонницей. Мандруйко разбудил своего начальника и предложил ему объехать ущелье. Но едва они проехали около 200 шагов от коша, как раздался выстрел и просвистела пуля. По предложению Мандруйка, казаки поскакали зигзагами, чтобы лучше избежать выстрелов, которые могли посылать засевшие горцы «по слуху» на топот лошадей. Выстрелы, действительно, хоть и не частые, время от времени повторялись. Одна из лошадей, бывшая в поводу у Мандруйки, была убита. Пальба между тем учащалась, и Мандруйко, высказавши предположение о том, что горцы окружили казаков со всех сторон, предложил идти напролом. Казаки двинулись вперед. Однако выстрелы по-прежнему продолжались, и на одном из кошей залаяла собака. Положение становилось безвыходным; даже Мандруйко спасовал. «Но Запорожец, до сей поры не проронивший почти ни одного словечка, и, как видно, вполне одобрявший все распоряжения Мандруйки, разрешил задачу. Он своими рысьими глазами рассмотрел близость густого леса». Указавши на это обстоятельство, он пустился вскачь в лес, а за ним последовали Шпаковский и Мандруйко. Раздалось еще несколько неудачных выстрелов, но пластуны благополучно успели укрыться в лесу. «Больше часу, – говорит Шпаковский, – или нам так показалось, мы пробирались по трущобам, переехали какие-то два протока, и блестящий утренний свет осенил нас на высоте, окруженной густым лесом. Осмотрелся Мандруйко, немного сконфуженный и молчавший все время нашего бегства, хотя и не славного, да зато здорового, и сказал: “Толку будет мало, если мы еще останемся в горах. Мы открыты и “языка” не доставим, а пожалуй поплатимся головами. Надо вернуться домой, и если вы согласны, то к ночи мы дома”. Против этой логики возражать было бы нелепо. Кони наши притупели за шесть дней, не выходя из-под седла, голодая и нередко целый день оставаясь без воды. Да и мы, питаясь почти одной “пастромой”, т. е. вяленым мясом, да чаркой-другой “горилки”, почти без сна, тоже крепко повыбились из сил. Решили: возвратиться на линию»[12].

Таковы были похождения линейных пластунов за Кубанью, их передовая, разведочная служба, со всеми ее ужасами и неподкрашенной действительностью. Если допустить, что в приведенных выше рассказах местами очень сгущены краски и подробности отдаются утрировкою, то, при несомненной откровенности и даже наивности этих рассказов, в них во всяком случае заключается много характерного и знаменательного. Безумная отвага, железные нервы, удивительная находчивость, быстрая, кровавая расправа с противником, собственное самопожертвование спорят и соперничают в действиях линейного пластуна. Пластун был беспощадным, жестоким воином, именем которого горцы пугали своих детей, но вместе с тем каждый шаг своей разрушительной деятельности он совершал с риском собственной жизни. Не всегда похождения пластунов сходили так благополучно, как в приведенных случаях; и пластунскую кровь проливали горцы, как проливали черкесскую пластуны. То была война с ее бесчеловечием и кровавыми жертвами, в которой линейный пластун участвовал в роли разведчика, застрельщика, передового бойца. То была тяжелая и с точки зрения мирной гражданской жизни преступная деятельность, но, благодаря этой кровавой деятельности, часто сохранялись жизнь и спокойствие многих и многих существ, причастных и непричастных войне. Таковы, одним словом, были веления суровой действительности.

XV. Линейные залоги и характерные эпизоды борьбы линейцев с горцами

Под влиянием той же суровой действительности, передовая служба и остальных казаков была здесь тяжелее, чем у черноморцев. Открытые места требовали большой сторожкости. Так как горцы нападали на линию более или менее значительными шайками и скопищами, то казакам весьма важно было вовремя узнать о движении неприятеля и проследить то направление, которое он намерен был принять, – и вот эта именно задача и возлагалась на «разъезды», «секреты» и «залоги». Разъезды представляли собой дневные патрули, секреты составляли на кавказской линии то же, что залога на черноморской, т. е. ночные караулы и засады у самой линии, и, наконец, залогой называлось нечто вроде рекогносцировочной партии (разведгруппы. – Прим. ред.). Вот как характеризует этот вид разъездной службы Шпаковский. “Залога” или “конная засада” – это одна из трудных и опасных служб на пограничной линии с неприятелем. На залогу выбирались преимущественно старые и опытные казаки, имевшие сильных и резвых коней. Залога высылалась лишь в тех случаях, когда неизвестно было, где и в каком месте неприятель намеревался пройти пограничную линию. Обязанность залоги состояла в том, чтобы скрытно и зорко следить за появлением врага. Здесь первую роль играла местность: и она-то указывает способ