— Мишка! Ты?..

Я его вспомнил. В друзьях мы с ним никогда не ходили, но пересекались в шебутных студенческих компаниях. Последняя наша встреча, нелепая и случайная, произошла лет, наверное, пять назад, а то и все десять, время скачет вприпрыжку. Я тогда все еще подвизался на поприще отечественной журналистики, но с Филом уже сотрудничал. Столкнулись нос к носу на улице и решили пропустить по такому случаю по стаканчику. Мишаня был не у дел, жаловался, что все ею попытки заняться бизнесом кончаются крахом. Помочь ему я ничем не мог, и уж точно не деньгами, поэтому слушал и сочувственно кивал, но одну идейку подкинул. По старой дружбе, которой не было.

— Я, Сере га, кто ж еще!

— А празднуешь что? — оглядел я нехитрую сервировку стола. На газете стоял пустой стакан, лежал ломоть хлеба с куском колбасы собачья радость. Одного взгляда на единственного участника импровизированного банкета было достаточно, чтобы оценить его благосостояние. Если не бомж, то далеко от него не ушел. Светлое будущее страны, о котором еще иногда трендят политики, лично ему ничего хорошего не сулило.

— Ты что, телевизор не смотришь? — удивился Мишаня почти искренне. — В новостях сказали, что подскочила цена на золото, а у жены обручальное кольцо припрятано! — Вытащил с ухмылкой из стоявшей тут же сумки второй стакан. — Проблема только в том, что она меня бросила! — Посмотрел стакан на предмет грязи на свет и протянул, качая головой, сквозь зубы. — Не узнал ты меня, Дэн, не узнал!.. А я, между прочим, каждый день тебя вспоминаю. Рад был бы забыть, да не могу! Выпей со мной, оттопырься!

— В другой раз, Миш, бегу! Встреча у меня важная, надо быть как стеклышко.

— Что ж, понимаю! — Склонив голову набок, достал завернутую в непрозрачный пакет бутылку. Нацедил на дно стакана водки и смерил меня оценивающим взглядом. — Процветаешь? Чем на хлеб зарабатываешь?

Уйти сразу было неудобно, я помялся.

— Да так, людей консультирую. У кого какие вопросы, приходят ко мне за советом…

— Смотри-ка! — удивился Мишаня. Выражение его испитого лица стало жалким. Перекосившая рот ухмылка словно приросла к губам. — Мог бы, между прочим, и сам догадаться! Я ведь ту твою идею реализовал.

Какую идею? Если б я помнил, что в тот раз ему наговорил!

— Сломала она меня, — продолжал Мишка беззлобно, как будто говорил о ком-то другом, — камня на камне не оставила. Если до встречи с тобой я был обычным неудачником, то стал по жизни полным лузером. Правда, сначала бизнес пошел лучше некуда! Открыл фирму, зарядил рекламу: «Мы научим вас умирать!» От желающих отбоя не было, только очень скоро все начало буквально на глазах разваливаться. Сперва оптом и в розницу принялись болеть сотрудники, стало некому читать лекции и вести семинары, затем пошел слушок, что дело это аморальное и добром не кончится. Высшие силы, говорили, по головке за такое не погладят. Я по большей части отшучивался, только народ стал меня сторониться…

Замолчал, наполнил, подумав, стакан до половины и убрал остатки водки в сумку.

— Что потом?.. — улыбнулся пусто и светло, показав щербатые зубы. — Потом, Серега, настал мой черед и получил я не по-детски! Врачи на консилиумах удивляются, как еще жив, столько всего во мне работает с перебоями. Предлагали взять на ставку, демонстрировать студентам живучесть человеческого организма, но я гордый, отказался, мне слава ни к чему. Не умер, и ладно, и, видно, скоро не умру, хотя надо бы! — Вздохнул, поднял стакан, но сразу пить не стал. — Накопился у меня, Дэн, к тебе один вопрос, давно мучает…

Влил в себя на выдохе зелье, скривился, занюхал корочкой хлеба. На подпертых набрякшими веками глазах выступили слезы.

— Скажи мне, скажи честно, как на духу: неужели тебе все сходит с рук? Мысль учить людей умирать — твоя, тогда почему я полное говно, а ты в шоколаде?

Что я мог ему ответить? Что у каждого своя судьба, а счет к оплате мне еще не предъявили? Или рассказать о подступившей пустоте бытия? Так она приходит ко всем, кто мало-мальски задумывается о жизни! Нет, виноватым себя я не чувствовал, правда, и смотреть Мишке в глаза тоже не мог. Вынул из кармана пятисотенную, но протянуть ему не решился.

— Что я могу для тебя сделать?

Он снова полез в сумку за бутылкой. Взгляда не поднял. Руки дрожали.

— Дай сигарету и вали к чертовой матери!

Достав пачку, я прижал ею к парапету банкноту. Он не захотел этого замечать. Плавился под ногами асфальт, меня обдало ознобом. К горлу подкатил ком. Во рту появился знакомый металлический привкус. Как покидают умирающего, сначала едва заметно, потом медленно, потом почти бегом я устремился ко входу в метро. Мишка меня не окликнул. Я не обернулся.

В вагоне поезда старался ни о чем не думать. Грохот несущегося в тоннеле состава гнал мысли. Я был ему благодарен. Стоял, прислонившись к двери, и чувствовал, что выпал из действительности. Она продолжала существовать сама по себе, будто меня в ней не было. В стиснутом пространстве вагона тряслась моя бренная оболочка, и я подозревал, что через ее пустоту видна надпись: «К дверям не прислоняться». Оглядел жавшихся вокруг друг к другу пассажиров, они тоже отсутствовали. Кто-то только собирался начать жить, кто-то неотрывно смотрел в прошлое, и все вместе мы неслись глубоко под землей, убегали от себя под стук колес, помогавший нам забыться.

Выйдя на воздух, долго стоял и смотрел по сторонам, чувствовал, что реальность постепенно начинает возвращаться. В броуновском движении людей была жизнь, а значит, надо было жить. По улице двигался поток машин, работали магазины, по небу, вероятно специально для меня, пролетел полицейский вертолетик. Мир не желал останавливаться ни на секунду, и я был его частью. Ощущение себя одним из многих раскрепощало. Не надо было думать, а только слиться с толпой и идти себе, как все, отражаясь в многочисленных стеклах витрин. Почти полностью седой, поджарый мужчина второй половины средних лет…

Вывеска на здании рекламного агентства отсутствовала, в большом прохладном вестибюле стояли два бугая в штатском. О том, чтобы взять паспорт, я, естественно, не подумал — в своей стране, в родном городе документы с собой не ношу — это привело к заминке. Заминался, правда, один я, а точнее, переминался с ноги на ногу, в то время как охранники смотрели на меня пустыми глазами. Прикид мой, если какие-то чувства у них и вызывал, то лишь подозрение. Но руки пока не выкручивали, а когда я предложил им позвонить Котову, может он спустится, удивились немерено.

— Эдуарду Владимировичу? — переспросил один из них с таким видом, как если бы я посягнул на святыню.

Голос выдал всю глубину испытываемого почтения. Я утвердительно кивнул. Переглянувшись с напарником, тот, что помоложе, еще раз осведомился о моем имени и заспешил вверх по застланной ковровой дорожкой лестнице. Под потолком что-то зашевелилось, и на меня уставился глазок телекамеры. Побаиваясь, что он выполняет и роль оптического прицела, я скромно отошел в сторону и придал себе максимально пристойный вид. Можно было помахать в объектив рукой, но я благоразумно воздержался. Царившая вокруг атмосфера плохо вязалась с образом льстивого и обходительного толстячка, каким я его запомнил. Рекламщики народ шебутной, но никто не бегал по лестнице, и звуков надрывающихся телефонов слышно тоже не было.