И теперь Василий Шуйский, став царём, ни при каких обстоятельствах не хотел возвеличения Филарета, не желал видеть его близ себя. И князю Фёдору Мстиславскому, который рьянее других выступал за Филарета, он сказал однозначно:

— Государь России должен окружить себя друзьями, но не недругами. Как же ему править среди них?

— Сие так, — согласился князь Фёдор и больше не вёл речи о Филарете.

Коронование Василия Шуйского провели довольно спешно. Первого июня, за три дня до возвращения митрополита Филарета из Углича, куда он был послан за мощами царевича Дмитрия, в Благовещенском соборе, в «присутствии более чёрных, чем благородных», митрополит Новгородский Исидор надел на царя крест святого Петра, возложил на него бармы Мономаха и царский венец. Потом под звуки песнопения Исидор вручил царю Василию скипетр и державу.

Шуйский торопился сменить боярскую шубу на царскую порфиру ещё и по той причине, что накануне венчания — 30 мая — племянник Михаил добыл от верных друзей тайную весть о заговоре против него, нового государя.

— А есть они, дядюшка, родные жертвы — князь Фёдор Мстиславский, князь Пётр Шереметев и слепой царь касимовский Симеон Бекбулатович, — докладывал племянник поздним майским вечером.

И вот церемония коронования позади. Впервые сей торжественный обряд был очень скромным. И не потому, что Шуйский был скуп или денег в казне не было, а по причине того, что пиры и балы могли стать на руку заговорщикам.

И всё-таки блеск венчания вспыхнул. При выходе из собора верные царю бояре, дворяне, именитые купцы свершили последний обряд венчания по русскому обычаю небывало щедрыми дарами. Они осыпали Василия Шуйского золотыми монетами, как никогда и никого другого из царей раньше не осыпали. Царь стоял в золоте чуть ли не по колена. И по народному поверью лишь с этой минуты началось законное царствование нового русского самодержца Василия Ивановича Шуйского.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ИЗБРАНИЕ ПЕРВОСВЯТИТЕЛЯ

Вскоре же, как стало на Москве тихо-мирно, Сильвестр и Катерина вернулись в свой дом. Осмотревшись и приведя в порядок беспризорное подворье, они снова открыли торговлю нужными московским модницам узорочьем и паволоками. А ещё Сильвестр задумал выстроить новый каменный дом. Начал с того, что купил двадцать возов извести, нанял мужиков выкопать большую яму и загасил известь. Да стал возить камень и кирпич.

В эти же летние дни к Катерине пришла Ксения Годунова. Одна забота её снедала: как ей освободиться от прелюбодейчища. Катерина понимала горе Ксении и помогла ей. Она поила её нужными травами, неделю от себя не отпускала и очистила от греховного плода. Отлежавшись под присмотром Катерины, окрепнув телом и духом, Ксения призналась:

— Как бы не любовь-присуха, не пошла бы на отчаянный шаг. Господи, прости меня, грешную, за губление живой души, — помолилась Ксения и продолжала: — Да будто солнечный день пасхальный ко мне пришёл, как увидела его, Михаила свет Васильевича. Люб он мне пуще жизни.

— Вижу, и он к тебе присох, Ксюшенька, — поведала Катерина.

— А за окоёмом-то что, родимая? — спросила Ксения, тяжело дыша от страха и волнения. — Уж не знаю, просить тебя или не просить, дабы открыла фиранку. Ой, как страшно заглянуть за неё.

Ясновидица и до этого не раз думала о судьбе Ксении. И читала её, словно в книге судеб, простую, понятную и жестокую долю, как у многих россиянок круга Ксении. Душа слезами обливалась от того, что видела Катерина. Да ведь и сказать нельзя. Потому как кощунственно сие. Лучше уж самой нести тяжкий крест и печаловаться за судьбу подруги. И пусть живёт человек одним днём, решила Катерина, лишь бы благостным был на заре.

У Ксении будут эти благостные дни, не так уж много, правда, но она узнает счастье во всей его полноте. И принесёт его князь Михаил. И до конца века он бы боготворил Ксению — нельзя было к ней иначе относиться, потому как вряд ли человек может растоптать розу. Сорвать — сорвёт, а чтобы растоптать — нет. Да вся беда в том, что сердечный юный князь и мужем не успеет стать в полную силу, как злым роком жизнь его оборвут. Ведала Катерина и об этом трагическом часе. Да что поделаешь, ежели Всевышним повелено нести ей сие ведовское видение в себе и страдать от этого, но не раскрывать обречённым невинно. Чтила Всевышнего Катерина, и пришлось ей сказать Ксении в утешение другое.

— Вижу, ладушка, храм белокаменный и тебя под венцом. А дальше и смотреть нет нужды. Будешь ты с ним счастлива до конца ваших дней. А всё иншее — в руках Божьих.

У Ксении сомнение таилось и возразить было что, но она сдержалась, смирясь с тем, что понимала: всякую боль держать в себе, а не изливать её на других, не отравлять их зельем незаслуженно.

* * *

Михаил вскоре разыскал Ксению у ведунов и бежал к ней каждую свободную минуту от дворцовых дел. Тогда они уходили в сад за домом, сбегающий к реке, и до утренней зари сидели на берегу под яблоней. Ксения возвращалась под утро хмельная от счастья. Катерина ни о чём её не спрашивала, провожала в светёлку и укладывала спать. А у Ксении и во сне продолжался медовый месяц.

Но вскоре Ксения уехала к своим родственникам и поселилась у дяди, Ивана Фёдоровича Годунова. И Катерина несколько месяцев не видела её и даже ничего не слышала. Да и не до того было.

Лишь только по Москве прошёл слух о том, что бояре и духовенство тянут на патриарший престол Филарета Романова, жизнь Катерины круто изменилась. Случилось сие вечером в день Исаакия, когда змеи собираются поездом и ползут на змеиную свадьбу.

Примчал Сильвестр домой из торговых рядов с Красной площади, лица на нём нет. Да и злой, не говорит, а шипит, как змей. И подступил к Катерине, шпынять и придираться стал:

— А ну показывай, что у тебя на трапезу приготовлено! Да говори, зачем утром на Воробьёвы горы поднималась!

— Любый мой, чем я тебе досадила, чем не угодила? — спросила. — На Воробьёвых я ноне не была, а брашно твоё любимое в печи.

— Господи, и она ещё ужом вьётся! — пуще прежнего взорвался Сильвестр. — Эх, Катерина, Катерина! Змея ты и есть, в день Исаакия на свадьбу ползущая. Сколько лет миновало, а князь Фёдор Романов всё тебе мил, всё лелеешь его. Так