Митрополит был рад приходу Сильвестра, сразу же про крестницу спросил:

— Како наш ангелок сияет?

— Вольничает да каверзы сочиняет. А надысь на Фалалея-тепловея пришёл домой, вижу, белый голубь в горнице летает, на образа садится. Зачем пустила, спрашиваю. Отвечает скоро: «Батюшка, родненький, не пускала. Святой Серафим сам ко мне прилетел». И правда, голубь ко мне подлетел, вижу, очень похож на Серафима, поворковал и тут же под столь поднялся и источился.

— Божий человек моя крестница, силы набирается.

Гермоген провёл Сильвестра в трапезную, к столу усадил, на котором стояли блюда с мясом, ендова с вином.

— Вкуси брашно и выпей вина, сын мой, за труды праведные.

— Спасибо, владыко. Голодному Федоту и репка в охоту, — пошутил Сильвестр и принялся за еду, а там и вина братину выпил.

И только после того, как Сильвестр усы вытер, бороду разгладил, Гермоген спросил:

— Чем ноне Москва-первопрестольная живёт, сын мой?

— Худо, владыко, живёт Москва, всё ложью опалено. Да быть скоро к тому, что она к новой смуте подвигнется. Ноне близ собора Казанской Богородицы слышал я, будто бы мощи, привезённые из Углича, не есть царевича Дмитрия, а подмётные. Будто бы некий стрелец, охочий до денег, продал своего сына за сто рублей. Да сами Нагие его и зарезали и в соборном склепе в гробу держали. Теперь имя даже известно того стрельца — Матвей, и жил он в слободе близ Углича, и сын его зарезан с лесными орешками в руках. Так он и держит те орешки дононе. А царевича Дмитрия Нагие спрятали под Устюжьем в каком-то монастыре. Там он и рос до второго года, как в Москву его позвали.

— Докука. Да ежели Всевышний за грехи наши и допустил такое врагоугодие, то он и исправил его. Скажу так: коль Лжедмитрий был истинным Дмитрием, то Бог покарал его за измену Отечеству, за то, что лютерство-ересь на Русь принёс, предал православную веру, разорил храмы, отдал их на поругание.

— Всё так, владыко. Но москвитяне не забыли, что кричали люди Шуйского, дескать, поляки бьют бояр и на царя напали. Ан теперь твердят, что сам Шуйский охотился на царя и стрелял из мушкета, поданного ему боярским сыном Валуевым. Да слушай дальше, владыко, что говорит народ. Будто Василий выстрелил не в царя, а в человека в маске самозванца. И человек тот носил чёрную бороду, был тучный и в годах. Его-то и убил князь. И опять же говорят, что на Лобное место притащили не Лжедмитрия, а человека с бритой головой, с усами, но без бороды и с волосатой грудью. Ещё народ приводил на Лобное место царёва слугу поляка Хвалибога. И он не признал в убитом своего господина.

— Плевицы сие, сын мой, против царя Василия.

— В согласии с тобой, владыко. Да вот другая чёрная новина. Говорят, будто князь Григорий Шаховской, истинный любимец самозваного, похитил государственную печать. А царь Василий вовремя не спохватился её и отправил Шаховского воеводою в Путивль, в самое что ни есть вражье гнездо противу всей Руси.

— Сколько всего прегрешений! — воскликнул Гермоген и спросил: — Да видишь ли, сын мой, завтрашний день?!

— Вижу, владыко, во мраке, в горести людской, в крови и в пожарищах. Да пока гроб с мощами покойного Дмитрия стоит в Успенском соборе, пока архиереи собираются причислить его к лику святых, будет всюду по Москве тишина. Но взорвётся сразу же после обряда. Ведаю, что горожане уже табунятся и угрожают побить Шуйского. Москвитяне не верят в чудеса, кои якобы случаются близ гроба Дмитрия. Не верит народ и в грамоты, которые пишут в Патриаршем приказе ещё от имени Игнатия-грека о сотворении чудес, об исцелении немых, глухих и слепых. Ложью всё зовут москвитяне и возмущаются.

— Не мудрено, что и за топоры возьмутся, коль будем обманывать. Отторгнет народ царя Шуйского и иже с ним в минуту гнева, — страстно произнёс Гермоген. — Честь и достоинство утеряли мужи государевы. Доколь не вернём их, в России не быть миру и согласию.

— Так и есть, владыко, — поддержал Гермогена Сильвестр. — Ноне супротивники царя открыли немощному двери собора Покрова, а он и умер возле гроба Дмитрия, вместо исцеления от хвори. Толпа отхлынула от собора, все закричали: царь нас обманывает. Да сразу же в городе перестали звонить колокола. И потребовали москвитяне благим голосом не причислять Дмитрия к лику святых.

И долго ещё Гермоген и Сильвестр горевали над тем, что вершилось в Москве по царскому допущению и боярскому пронырству.

Прошло два дня, и Сильвестр пришёл на Кириллово подворье с ещё более тревожными вестями. Он явился поздно, был грязен, и на лице виднелись синяки, ссадины, засохшая кровь. Заговорил с трудом:

— Владыко, выслушай...

Гермоген согласился выслушать, но велел прежде вымыться, сменить одежду и натереть мазями лицо.

— Иди, сын мой, очистись от скверны, кою оставили на тебе вражьи руки. А я помолюсь за твоё терпение.

И потом Сильвестр и Гермоген долго сидели в опочивальне митрополита, и ведун с горечью рассказывал о том, чему был свидетелем.

— Отче владыко, — начал Сильвестр, — смута уже началась, не жалуя нам передышки. Пришли монахи из Северской земли. Вся область Дикого поля от Путивля до Кром снова забурлила, как вар в котле. Да ведомо мне, владыко, что смута покатилась вдоль рек Мокши и Цны, Суры и Свиячи. И Волгу охватила от Астрахани до Нижнего Новгорода. Знаю ещё, что Богдан Бельский в Казани иноверцев будоражит, на Москву зовёт.

— Господи, Господи, что-то будет! — вздохнул Гермоген.

— Ещё слышал я, что Великий Новгород и Псков встали против царя Василия, отвергают его, потому мак он боярский царь, и зовут искать законного: от Рюрика и Калиты, Богом данного.

— Василий Шуйский законный государь. Он от корней великих князей Невских, — строго заметил Гермоген. И заговорил с давно накопившейся страстью: — Устал затворничать! Пойду на амвоны соборов с вразумлением: дабы помогали царю Шуйскому державу уберечь от смуты, от междоусобной брани. Грамоты пошлю по городам своим именем, дабы клятв не нарушали, верой и правдой служили государю и державе. Да, Шуйский хитёр, но не мшеломец! Не служил самозванцу! Не щадил живота в борении с Годуновым! Он не Фёдор Мстиславский, который самому бесу готов служить! — Гермоген подошёл к Сильвестру. — Ты-то веришь государю Шуйскому? Ведь ты спасал его от смерти!

Сильвестр