– Похожа! И как вам это удается? Больше ничего не делайте, а то зарисуете! Я здесь такая решительная.

– И красивая, – добавил Коля, рассматривая рисунок. – Так ты сама сказала, Аглая решительная и красивая

– Блестящая, – поправила Глаша. – А вы лошадей можете нарисовать?

– Честно говоря, не пробовал, – сознался я. – Но хорошо знаю тех, кто умел это делать.

– А мне нравятся картины Алексея Зверева, – сообщила Глаша. – Он тоже рисует лошадей. Вы приходите на конюшню. У нас там Баян, Умка, Жазель, Уголёк. Красивые – с ума сойти можно!

– Хорошо, приду, – пообещал я.

– А вы ездить верхом умеете?

– Когда-то давно приходилось.

– Если забыли, я вас научу. – Глаша располагающе улыбнулась.

– Мне бы со своими делами управиться.

– Управитесь, Николай Петрович поможет. Правда?

– «Архи» потребуется немало, – засмеялся Коля. – Конечно, подмогнём!

Глаша обула калоши и, скосив глаза на мольберт, попросила:

– Можно я возьму Аделине Рафкатовне показать?

– Да он ещё не закончен, но если очень хочется, бери.

Взяв рисунок, Глаша свернула его в рулончик и, должно быть, от удовольствия, причмокнула губами и так же быстро, как и пришла, исчезла за дверью.

– Хорошая девка, – вздохнул Коля. – Она за лошадьми присматривает. Красивая – сам видел. Другая бы на её месте по столицам, по америкам бы начала шастать. Смышлёная, языки знает. На такую парни, как мухи на мёд. Истоптали бы, изгадили, таких сейчас немало. Этот полицай здесь к ней приставать начал. Я ему: тронешь – пристрелю. – Речкин глухо откашлялся. – Чо-то мы с тобой заговорились, а «Арха» может обидеться, – Колина рука уже по – хозяйски потянулась к бутылке. – Ты знаешь, она меня в прошлом году спасла. – Коля вновь замолчал.

– Кто, бутылка спасла? – поинтересовался я.

– Бутылка меня на тот свет чуть не отправила. Век бы её не видал, но отказать ей не могу. А дело было так. Глашка с Бадана меня еле живого привезла. Мы туда немца возили. На солонцы. Я разговаривал с ним по-немецки: хальт, шнель, Ганс или, когда в скрадке сидели, камрад, сиди тихо! Если он что не понимал, Глаша ему по-англицки переводила. Получалось неплохо. – Коля почесал затылок и нахмурился, тем самым как бы давая понять, что готов в своих воспоминаниях перейти к главному: – Вечером вот так, как с тобой, в баньке сидим, шнапс пьём. Я её натопил, попарил немца. По-нашему, по-сибирски, по-деревенски. Он закутался в полотенце и тут Коля, вытянув шею, заворковал, как гусь: «Гут, гут!» И ушёл в зимовьё. Я поддал пару – и тут… – Коля ненадолго замолчал, глянул вниз на свою табуретку, поерзал по ней задом. – Ну, в общем, сплоховал. Света нет. Ну, маненько выпимши. Поддал жару, похлестал себя веничком, обессилев, спустился с полога и решил присесть. И со всего маху вместо лавки сел голой задницей на раскалённую печь, перепутал её с лавкой. Заорал. Вот тебе и гут! Выскочил наружу и вокруг бани козлом запрыгал. Они тоже выбежали, уж не медведь ли на меня напал? Я попросил Глашу побыстрее натереть сырую картошку, намазал ею обожжённое место. Она меня завернула в простынь, запрягла лошадей, я кое-как забрался и лёг животом поперек седла, и в ночь через всю тайгу тронулись мы в Горячий Ключ. А это почти сорок километров. Кой-где мне приходилось идти пёхом. Немец шёл и причитал: «О-о-о! Майн гот! Майн гот!» В больнице мне обрезали волдыри, намазали облепиховым маслом – затянулось, как на собаке. – Коля вновь отхлебнул из пиалы и добавил: – Вот бы глянуть марафоновскую дистанцию. И включить её в пробег с обожженным задом. – Засмеявшись, Коля поднял пиалу: – Что, командир, будем здоровы!

– Ну а как немец? Была претензия?

– Я ему шкуру отдал.

– Свою?

– Не, медвежью. И рога изюбря. Меня, конечно, ругали, особенно Аделина Рафкатовна.

«А может, и мне заказать медвежью шкуру? – мелькнуло у меня в голове. – И пройтись в ней, как когда-то бродил Шугаев по Иркутску».

– Когда пойдёшь на Ушаковку, справа – высокий забор, а за ним большой дом, – продолжил Коля. На берегу конюшня. Там у меня закуток. Если чё надо – заходи. Аделина Рафкатовна, ну, та самая Росомаха, частенько из города наезжает. Глаша ей племянницей приходится. Хорошая женщина, ничего не скажу, настоящая барыня. Они меня к себе на работу взяли. Лесничий Фомич без Рафкатовны – ноль без палочки. Как она скажет, так оно и будет. Голова у неё варит, это факт.

– Охота не женское дело. Как же Аглаю отпускают?

– Она с нами заместо переводчицы ездила. Ну и приготовить, сварить, накрыть на стол.

– А какие у вас лошади?

– Разные. Есть пара орловских рысаков. Ещё карачаевские. Орловские да и карачаевские, умные, покладистые, могут принимать решение самостоятельно. Однажды на охоте я заплутал. Ночь, темно, кругом снег, я не знаю, куда ехать и где наш табор. И тогда я доверился Баяну. И он, представь себе, сам без моей помощи привёз меня к балагану. Бывает, едешь по лесу и можешь сам себя загнать меж стволов. Чтоб выбраться, пятишься назад. А когда доверишь лошади, она сама определит, где можно пройти и не задеть наездника. Зимой бросишь овса, она все зернышки подберёт, а вот овсюг весь останется на снегу. Попробуй сам отсей, очень надо постараться. А у них на языке точно пришито сито. Карачаевские на копытах имеют крепкий кожаный рог и не нуждаются в ковке. Они хорошо выбивают копытами траву из-под снега. А вот ахалтекинская – лошадь особого склада. Она для одного хозяина. У неё ноги сухие, стройные. За такую дают хорошую иномарку. Но своенравная. На неё чужому лучше не садиться – сбросит. Посмотришь со стороны, не бежит, а плывёт. Есть полукровки, а есть чистопородные. В имени лошади первая заглавная буква от отца, последняя – от матери. Некоторых называют по масти. Теперь я здесь, в деревне, железных коней пасу и настоящих. Глашка меня поругивает, что я рюмку-другую пропускаю. Говорит, что лошади не любят это дело. – Коля щелкнул себя по кадыку и вновь плеснул себе в пиалу монгольской водки. – У них машинка есть, стиральная. Глашка иной раз кричит: «Коль, сыми свою одежу, постираю!»

Я глянул на Колину замасленную спецовку, на заношенную тонкую, почти истлевшую майку, которая вытянулась от времени и едва прикрывала грудь, и тут меня точно кто-то подтолкнул. Я вспомнил, что в узлах, которые привёз в Залёты, была собрана старая одежда. Как и все горожане, которые освобождаются от ненужных вещей, отвозя их на дачу, по принципу: авось пригодится, поскольку выбросить жалко, а