носить поношенное не хочется, то же самое сделала и моя жена. Я развязал узел, достал поношенные, но вполне пригодные синие лётные ползунки с ватиновым подкладом, с белыми широкими резиновыми лямками, с вырезом почти у самой шеи, с металлической молнией на животе и с объёмистыми карманами выше колен, которые закрывались двумя кнопками, и такую же лётную куртку с молниями и коричневым меховым воротом.

– Это тебе, – предложил я Коле. – Когда будет холодно, пригодится. Знаю, зимой в тракторе, как и в самолёте, задница к сиденью прилипает.

Коля, вытаращив глаза от такого непривычного к себе внимания, тут же сбросил с себя замасленную одежонку и влез в ползунки.

– Ты гляди, как раз по мне! – удивился он. – Буду теперь в Добролёте первым лётчиком. Нет-нет, вторым после тебя, – тут же поправился он.

Я уже знал, что дающий, получает не меньшую, а, может быть, даже большую радость от своего поступка. Я улыбнулся и вышел в сени, отыскал в мешке с привезённой обувью поношенные унты и, вернувшись в комнату, протянул их Коле.

– Для полного комплекта.

– А у тебя-то, блин, хоть осталось?

– Да осталось, осталось. Нам её как спецодежду выдают.

Коля натянул унты, подошёл к тёмному окну и, как перед зеркалом, начал ловить своё отражение.

– Завтра вся деревня обзавидуется, – продолжая разглядывать свои обновки, сказал Речкин.

– Послушай, а у тебя фонарик найдётся? – неожиданно спросил он. – А то я счас сбегаю принесу.

– Что, лампы мало? Зачем тебе?

– У меня мысль появилась. Жить тебе в потёмках негоже. Мы сейчас свет добудем. Есть верхонки?

– Ты чего? – недоуменно протянул я. – Ощепков сказал, надо вызвать монтёра, электрика. И заплатить долги за свет.

– Сначала пусть он мне заплатит! Пойдём, ты мне подмоги, посвети.

Оказалось, что провода были не обрезаны, а отсоединены и концы замотаны изолентой. Коля приставил лестницу, посветил фонариком.

– Есть, пассатижи и отвёртка? – спросил он.

Я сбегал в дом и принёс короб с инструментами.

Коля вновь залез и, пошаманив немного, протянул мне пассатижи.

– А ну, проверь! – скомандовал «электромонтёр».

Я зашёл в дом, щёлкнул выключателем – и в глаза ударил ослепительный свет. На мгновение я прикрыл глаза и с облегчением подумал, вот она, минута радости, Речкин приобщил меня к благам цивилизации!

Перед уходом он осмотрел пол, заглянул в подполье.

– Коля, я сегодня там обнаружил ружьё, – признался я. – Как оно там оказалось, не пойму. Да вон оно, в мешковине, давай посмотрим. Я у Славки все ружья знал. Он мне показывал, хвастался.

Коля спустился в подполье, развернул мешковину, осмотрел ружьё:

– Бескурковка, двенадцатый калибр. – Он заглянул в ствол. – Такого ружья я у Шугаева не помню. Ствол в хорошем состоянии. Такое тыщь тридцать стоит.

– Вот что, Коля, мне оно ни к чему. Возьми! Тебе сгодится. А мне от греха подальше. А Шугаеву скажу, тебе отдал.

– Ну, если ты так решил… – протянул Коля, с некоторым любопытством глянув в мою сторону. – У меня старенькая берданка, её ещё «фроловкой» называли. По нынешним временам музейная редкость, она мне ещё от деда Спиридона досталась. Калибр шестнадцатый, к ней патронов ныне не достать. Так и быть, возьму!

Перед тем как уйти, Речкин показал глазами на патефон:

– Не знаешь, у тебя пластинка Владимира Трошина есть?

– Есть. Что хочешь послушать?

– Да нет. Поздно уже. Как-нибудь зайду, послушаю. Раньше его часто передавали. Может, помнишь, «Тишина» называлась? Сейчас другие песни – про юбочку из плюша.

Даже не переодевшись Коля собрал свою замасленную спецовку в узёлок и, допив водку, так и ушёл в лётной одежде.

Где только ни приходилось мне спать и ночевать! На сеновалах, в палатках, у костра, на голом полу аэровокзала, в кресле самолёта, однажды даже пришлось коротать ночь на столе в сельской конторе, куда прилетели для выполнения сельхозработ. Я вспомнил, что, приехав в гости к Шугаеву, после разговоров о всемирной отзывчивости русского человека за неимением свободной кровати он меня уложил на широкой деревенской лавке. Ничего – переспал…

Я разобрал раскладушку, бросил на неё матрас, застелил привезённой из города простынёй, разделся, потушил свет и лёг под суконное одеяло. И тут же провалился в тишину и темноту ночи. На кухне, потрескивая, догорали дрова, уже не пахло дымом, пахло теплом и покоем, где-то далеко за стенами школы глухо, как бы по инерции, лаяли собаки, затем, когда глаза привыкли к темноте и проступили окна, над кустами черёмухи я увидел звёзды, их было гораздо больше, чем в ночном городе, чуть пониже, сквозь тёмную листву кустов, осторожно и несмело начали проглядывать холодные глаза восходящий луны. Прислушиваясь к темноте и к себе, я вспоминал свой первый приезд и думал, зачем было Шугаеву уезжать в Москву? Пустоты не бывает, она всё равно чем-то заполняется, но там, среди тысяч лиц, можно было легко и потеряться и не разглядеть своего лица. А здесь, в деревне, на него смотрели с удивлением и уважением, признавая в нём приехавшего из города барина, который, видимо, от безделья бродит с ружьём по окрестным лесам, а по ночами жжёт керосиновую лампу и марает чернилами бумагу. Своим он здесь так и не стал, да и не очень-то к этому стремился.

Переворачиваясь на другой бок, я посмеялся про себя: получалось, что по наследству Шугаев передал мне не только дачу, но и Колю в придачу.

Челюсник

Проснулся я от шума и грохота и сразу не смог сообразить, где я и что со мной. И почему подо мной трясётся кровать? Выглянув в окно, увидел, что к дому, держа в металлических челюстях брёвна, ползёт огромное чудовище, в котором я не сразу признал трактор. Быстро одевшись, выскочил во двор и, забежав за угол дома, остановился, как вкопанный. Мне показалось, ещё немного – и Речкин снесёт школу.

– Командир! Принимай лес! – выглянув из кабины, крикнул Коля. В какой-то миг мне показалось, что он похож на скалившую зубы лохматую обезьяну.

– Ты где взял лес? – хриплым, надломанным голосом, стараясь перекричать работающий мотор, заорал я.

Свалив под черёмуху брёвна, Коля выскочил из кабины.

– Это лиственница. Её надо пустить под нижний венец. Я щас ещё сделаю пару ходок, – доложил Речкин и, нырнув в кабину, круто, почти на одном месте, развернул трактор. Послышался треск, нижней «челюстью» трактора Коля повалил у соседа забор. На секунду он приглушил мотор, глянул с высоты и, махнув рукой, всё с тем же грохотом пополз к дороге. Минут через пять от Змеиной горки с вязанкой брёвен трактор вновь