Захожу в Буденновск на посадку, садимся. Прихожу на командный пункт. Там сидит Михайлов и командир буденновского полка Сергей Борисюк.

А с ним вечно пикировались. Его машины всегда с повреждениями возвращались, а мои — без. Но у них дырки были вроде как знак доблести, а у нас — знак глупости. Плюс он полковник, командир полка, а я, будучи заместителем командира полка, вроде как старший над ним, раз командую нашей общей авиагруппой. В общем, не было контакта с ним.

Докладываю командующему: «Товарищ генерал! Погоды нет. Мои летчики не полетят работать. Невозможно выполнить задачу».

А вместо командующего мне Борисюк отвечает, с такой торжествующей ухмылкой: «Ну посидите на земле. У вас не такая подготовка, ха-ха. А вот мои уже полетели, и они задачу выполнят».

Я не выдержал, дерзко ему ответил: «Ваши, конечно, хороши. Все вечно в дырках, зато подготовка хорошая!»

Борисюк говорит, что его люди выполнят задачу, что они подняли комэску и замкомэску, и что эти пилоты не чета моим. Начал я ему было опять дерзить, но генерал нашу перепалку пресек.

А рации на КП включены постоянно. И вдруг слышим громкий крик по рации:

«Попали!! Я 134-й! В меня попали! Уходим!»

Командующий засуетился, забормотал в рацию: «Что происходит, 134-й, что такое… Где ведомый?» А 134-й ему отвечает, что не знает, а сам уходит, потому что повреждения серьезные.

Я стою, смотрю на Борисюка. Он тоже кричит в рацию: «Что происходит, что такое…»

Я командующему говорю: «Ну что, доигрались?» Он будто не слышит, бубнит свои вопросы в рацию.

Начали запрашивать второго летчика, он не отвечает.

Первый говорит, что имеет большие пробоины, ведомого не видит. А ведомым был Коля Баиров.

Командующий отдает приказ: «Полеты немедленно прекратить, всех вернуть на базы».

А ведь он раньше хотел еще другие группы поднять, из Моздока, Грозный бомбить.

В тот день мы так и не узнали, что случилось с Колей. Вернулся комэска, его ведущий, у него полхвоста нет, явно снарядом попали. Еще крыло у него было пробито.

Потом выяснилось, что, когда я сообщил о плохой погоде, из Моздока подняли пару Су-25 на разведку. У них нижний край облаков 400 метров был, вот они под облаками и пошли до самого Грозного. Думаю, сами они даже не пытались прицеливание производить, хотя их посылали именно для этого. Ведь для чего летит разведчик? Чтобы определить возможность бомбометания. Если я, летчик-снайпер, не смог прицелиться, значит, у них тем более не получится. Но они об этом никому не сказали — очень им хотелось Героев получить.

Эти разведчики сообщили командованию, что работать можно. И тогда на КП подняли пару для бомбометания из Буденновска, с Колей в качестве ведомого.

Пришла эта пара, а цели не видят. Они начинают ее искать. А враг уже готов давно, ведь это уже третья пара самолетов здесь, над дворцом, крутится.

Я сомневаюсь, что они тогда вообще город нашли. Потому что самый удобный заход

был со стороны севера, где нижний край был 200 метров, а потом к центру до 160 снижался.

Но они заходили с юго-востока, там, где город Шали. А там горы. Они один заход сделали, комэска цель не нашел, пошли на второй заход. И там их впрямую из «шилки» расстреляли. Четырехствольная пушка, калибра 23 мм — серьезная вещь. Они одной очередью их обоих срезали, повезло, что первого тоже не завалили, в рубашке родился. Ему крыло и полкиля срезало, самолет потом сразу списали, ремонту не подлежал.

Второй самолет разрезали пополам, но Коля успел катапультироваться. К сожалению, высота была маленькая, под облаками ведь шли, и там метров сто от силы было. И Коля сразу попал в плен к чеченцам.

На следующий день нашей пехоте подкинули его голову — в каску положили и бросили со словами «заберите».

Несколько дней не было вылетов. Потом, когда погода пришла, от буденновского полка слетала пара, выпустила ракету по дворцу, и все закончилось — чеченцы догадались, что сейчас так будет постоянно, и все разбежались оттуда, только пятки сверкали.

Почему раньше нельзя было это сделать, когда погода была? Не знаю. И никто этого не скажет, кроме Павла Грачева.

Когда узнали, как Коля погиб, мы все собрались на поминки, конечно. Говорили полагающиеся слова: «вечная ему память», «будем мстить за него» и т. п.

Он сам калмык был, приехали родные из Калмыкии, забрали пустой гроб с одной Колиной головой, уехали, в Элисте похоронили.

Посмертно Коле дали Героя, чтобы семью поддержать. Это очень правильно было сделано, потому что никакие другие награды для российских военных смысла не имеют, это все просто цацки железные. А вот Звезда Героя очень сильно семье погибшего помогает — пособие почти тысяча евро в месяц, бензин 100 литров на месяц дают, всякие коммунальные платежи, путевки, билеты и т. п. за счет государства.

В буденновском полку потом и Свиридов погиб, который Колю на цель наводил, и ему тоже Героя дали посмертно. Свиридов и его ведомый в одном вылете воткнулись в гору. Потом в облаках погиб Игорь Безрядин — я его в Арцизе еще учил, хороший был летчик, смелый, талантливый. Но как попал в этот полк, будто заразу подхватил — тоже в облаках погиб. Воткнулся в гору, причем никто даже не стрелял по ним, просто выполняли маневр. Ведомый, старлей, еле выскочил, по верхушкам деревьев прошелся, а потом списался из армии, потому что психологически сломался, молодой еще был.

Вообще, у них в буденновском полку была какая-то маниакальная потребность летать в горах именно в условиях низкой облачности. Вот, если я вижу облако в горах, я его облетаю, потому что я не знаю, что там, за облаком, а они норовили все облака насквозь пролететь. Ну и долетались.

Кошкин Александр Михайлович родился в 1960 году в селе Дубровка Николаевского района Ульяновской области в семье рабочих.

Отец, Михаил Иванович, после увольнения из действующей армии в 1948 году, работал шахтером в Кузбассе, рабочим в колхозе, нотариусом в райцентре. Мать, Феодосия Яковлевна, работала на пекарне.

С самого раннего детства формировалось сознание, что служение Отечеству и защита Отечества — это самая почётная обязанность. Дед Иван Сергеевич, прошедший три войны, по моим просьбам хоть и неохотно, но рассказывал мне эпизоды из тех военных событий, участником которых он являлся.

У меня остался в памяти рассказ деда о том, как впервые немцы применили хлор, — дед был как раз на том участке фронта. Полк вечером после тяжёлых потерь вывели на пополнение в тыл. Однако утром на следующий день часть вернули на передовую, и они увидели страшную картину: погибшие бойцы лежали на земле и у всех изо рта вытекала розовая пена.

За период с 1914 по 1917 год дед был награждён двумя Георгиевскими крестами. К большому сожалению, я в детстве видел их один раз, случайно обнаружив спрятанными в сарае. Тогда дед предупредил меня, чтобы я никому не рассказывал об увиденных орденах, и куда-то спрятал. После этого о судьбе Георгиевских крестов мне ничего не известно. Дед служил в отдельном сердобском пехотном полку, и я из рассказов деда запомнил фамилию командира полка — полковник Белоцерковский, — который в 1917 году, чтобы не попасть в руки большевиков, застрелился.