— Что было потом?

— Мы остались вчетвером. Я, Менарт, Гайслер и Бутцман. Какстранно, что мы остались именно вчетвером. Потом Гайслер сказал, что напрасномы отпустили Хеелиха. Нужно было ехать всем вместе. А Бутцман сказал, чтонапрасно мы сдали документы русским. Их можно было продать.

— Продать?

— Да, я точно помню, что он сказал «продать». Но потом самзасмеялся и добавил: «Кому они будут нужны, ведь скоро не будет ни нашегогосударства, ни нашей разведки». Только Менарт молчал. Он возился с колесом иничего не говорил. Потом мы поехали дальше и забрали Нигбура с Вайсом. К этомувремени выяснилось, что Хеелих и Шилковский еще не вернулись. Мы поехалиобратно и увидели, что они убиты. Вернее, убитого Хеелиха и тяжело раненногоШилковского. Неужели он выжил? Мы были убеждены, что он умер.

— Чудом, — кивнул Дронго. — А Бутцман мне не говорил, что высначала забрали Нигбура и Вайса, а потом поехали за Хеелихом.

— Может, он забыл. — Она тихо вздохнула. — Прошло стольколет, а я помню события той ночи во всех подробностях. Собственно, та ночьразделила мою жизнь на две части. В первой была Восточная Германия, служба,командировки, мои коллеги. Во второй — эта сытая, спокойная, равнодушнаяЗападная Германия с ее устоявшимися правилами и привычками. Мне еще повезло, явстретила своего будущего мужа и переехала сюда. Потом родились дети. Первоевремя я здесь сходила с ума от тоски и скуки. В нашей прежней стране люди былигораздо приветливее, умели смеяться и плакать, не были такими равнодушными. Аздесь — вежливость и политкорректность. Здесь никого не интересует, что у тебяв душе, какие у тебя проблемы в семье. Пришла, отработала и ушла. Вот такая уменя теперь жизнь. После моей прежней привыкнуть к этой было достаточно сложно.Но я смогла.

— Как вы думаете, кто-нибудь из ваших бывших коллег могоказаться предателем? Мог сдать Хеелиха и Шилковского?

— Зачем? Документы мы уже отдали представителям КГБ. Зачемнужно было убивать наших товарищей? Мы были абсолютно убеждены, что это былосделано по приказу КГБ. Лично я в этом не сомневалась. Через два с половиноймесяца мы узнали, что по приказу Горбачева в Баку были введены войска. Потелевидению показывали убитых и раненых. Если ваше руководство могло решитьсяна такое в отношении собственного народа, разве для них имели какую-нибудьценность жизни двух наших офицеров? И мы жили ожидая, когда очередь дойдет донас.

— Вам было трудно, — сказал Дронго.

— Да, — вздохнула она. — Вы первый человек, которому явыговорилась за столько лет. Не знаю почему, но мне стало легче. Наверно,раньше такую функцию брали на себя исповедники. Как вы думаете?

— Наверно. Бальзак говорил, что юристы, врачи и священникине могут любить и уважать людей. Они знают слишком много их пороков.

— Вот именно. Пороках. У каждого из нас свое прошлое. В этойпроклятой жизни все узнаешь.

— Мы хотим выяснить, кто мог сдать ваших товарищей.

— Не знаю. Если погиб Нигбур, если ранен Бутцман. Не знаю.Остались только Гайслер и Менарт. Но ни с одним из них вы поговорить несможете.

— Что-нибудь случилось с Менартом?

— Нет. Но он ни с кем не хочет разговаривать. У негопроблемы в семье. Жена ушла от него с сыном, которого он очень любит. Менартзамкнулся. Я несколько раз пробовала его пригласить к нам, вытащить из Веймара.Но все безрезультатно. Сейчас он, кажется, переехал в Зуль. Это небольшойгородок в Тюрингии. Вы знаете, где находится Зуль?

— Я был там лет пятнадцать назад. У вас есть его адрес?

— Это маленький городок. Его дом чуть выше музея оружия. Вызнаете, где находится этот музей.

— Примерно представляю.

— Значит, знаете. Только это не Менарт. И не Гайслер. Срединаших ребят предателей быть не могло.

— Я могу только восхититься вашей самоотверженностью поотношению к бывшим коллегам, — пробормотал Дронго. — Кто еще мог знать о вашейработе в архивах «Штази»?

— Никто. Нам разрешили работать в архивах. Охрана пропускаланас, проверив документы. Хеелих, видимо, заранее согласовал список с Дамме,руководителем отдела, который отвечал за безопасность архивов. Пока мыработали, никого там не было.

— Ясно. Я сейчас подумал, что у вас могут быть неприятностипосле того, как я отсюда уеду.

— Может быть, — улыбнулась она. — Я уже отвыкла отнеприятностей. Отвыкла от прежней жизни. Вы на несколько минут вернули мнеощущение полноты жизни. Я вам благодарна за это.

— Вы не слышали фамилию Барлах?

— Барлах? Нет, не слышала. У нас в группе не было такогосотрудника.

— Спасибо. Вы мне очень помогли, Габриэлла.

Она снова взглянула на пачку сигарет. Очевидно, ейнестерпимо хотелось курить.

— Я думала, вы действительно итальянец, — грустно улыбнуласьженщина. — Вы даже внешне похожи.

— Мне многие об этом говорят.

— Как вас зовут?

— Извините. Я не представился. Обычно меня называют Дронго.Так и называют — Дронго.

— Это ваше имя? Красивое.

— Нет. Но меня так называют.

— Вы хорошо целуетесь, — вдруг сказала она, глядя ему вглаза.

— Вы тоже.

Молчание длилось долго, секунд двадцать. Затем она, неспуская с него глаз, поднялась, подошла к нему и села на колени, обхвативсвоими ногами его ноги и приблизив к нему лицо.

— У вас есть еще час? — спросила она.

Он понимал ее состояние. Сегодня она выговорилась, сегодняона выплеснула из себя некий энергетический заряд, который носила в душе многолет. И теперь образовавшуюся пустоту она хотела заполнить нежностью, чтобысохранить память об этой встрече на всю жизнь. Она осторожно дотронулась губамидо его губ. На этот раз поцелуй был более глубоким и долгим. Она, не сказав нислова, начала снимать с него галстук, расстегнула рубашку. Он обхватил ееруками и начал поднимать юбку. На ней были чулки вместо колготок, словно онабыла готова именно к этой, единственной в своей неповторимости, встрече. Оносторожно поднял юбку еще выше. Она наклонилась к нему.

— Да, — сказала она, — здесь. Сейчас.

Он вспомнил про микрофон в своем кармане. Достать его сейчасиз кармана означало оскорбить женщину, нанести ей страшную душевную рану.

«Какие мы все сволочи», — подумал Дронго с отвращением. Ончуть привстал, освобождаясь от пиджака, в котором был микрофон. И бросил пиджакв угол, подальше от кресла. Она удивленно взглянула на его пиджак, потомпонимающе улыбнулась. Очевидно, она поняла все, о чем он ей не сказал. Онимолча прошли в другую комнату, где была кровать. Больше им в этот момент ничегоне было нужно.