А первой пары не было. И никто, кроме Миры, на неё не пришёл. Разбрелись по своим аудиториям другие отделения и курсы, и на скамейке у кофейного автомата не осталось никого. Она глянула в телефон, где уже не было их группового чата — в нём нашлось то, от чего, по его мнению, лучше было избавиться, — и не увидела ничего нового. Написала Юльке: «В чём дело?», а та ответила: «Так написали же с утра рано — в этот раз с английским отбой».

Перед глазами всё заволокло пеленой, а на шею будто легла чья-то рука. Мира продолжила сидеть в густой тишине и решила не идти на улицу к Артёму. Отдышаться. Подумать. Хорошо, если он об этом не узнает: тогда у неё останется ещё один свой час. Пусть и наполненный досадой и одиночеством из-за того, что все где-то там, а она — здесь, одна.

И что ей было делать всё это нужное и одновременно лишнее время, куда себя деть? Само собой, ходить осторожно по скрипучему паркету, слушать голоса из-за закрытых дверей, ловить ритмы корпуса — пустого, сонного, но такого родного.

Артём не мог отнять у неё это, потому что он учился не здесь и ничего не понимал. Он, наверное, так никогда бы и не понял — Мира думала об этом, не стремясь унизить его в своих глазах, просто констатировала факт: у каждого есть своё, личное, и у неё тоже. В этом случае такое, что нельзя перевести в слова, но очень важное. Та тонкая нить, на которой, быть может, удержится всё, когда этому всему не на чем будет больше держаться.

И когда кончатся все сроки, которые она ему ставит… да, она опять начала ставить сроки. Только в тот вечер, когда они впервые делили город на двоих, Мира боялась выпустить его руку из своей и назначала момент, когда всё-таки сделает это, а теперь, всё лето и половину осени спустя, выставляла день, когда уйдёт — если он продолжит в том же духе и ничего не изменится.

Ведь если так всё пойдёт и дальше, если Юлька окажется вдруг права в своих предостережениях, то можно потерять себя, так и не успев до конца найти. Этого Артём тоже не понимал и, наверное, со своим эгоизмом никогда и не понял бы… Оставалось лишь надеяться, что он не поведёт себя хуже, — и листать ставший уже привычным мысленный календарь. Ставить туда галочки и крестики не только себе самой, но и ему. И вместе с тем продолжать просто жить. Учиться, заботиться о доме, да, в конце концов, мечтать. Всё-таки жизнь продолжалась — и мало-помалу отпускало удушье.

Первой из однокурсниц села на противоположный конец скамейки тихая Таша. Она посмотрела на Миру удивлённым взглядом: редко выпадало так, что они приходили пораньше, да ещё и обе сразу. Мира вспомнила красную звёздочку на фоне зияющей пустоты, длинные пальцы, загнувшиеся в форме кавычек, треснувший сарказмом голос и сделала свой выбор: заговорила первой.

— Спасибо за билеты.

Протянулась молчаливая пауза, и Таша кивнула.

— Мы хорошо провели время, — добавила Мира чуть искусственно, вспоминая, в какую точку привёл её вчерашний вечер с его выборами, — и знаешь, я о многом задумалась…

— А я не успела прийти. Собиралась, но уже ближе к делу поняла, что не уложусь, — промолвила Таша.

Мира ловила себя на мысли о том, что не может привыкнуть к тембру её голоса — глухому, слышному будто бы из-под вакуумных наушников. Редко кому-нибудь удавалось различить его в общем шуме.

— Помощь привезли нашим хвостатым, а рабочих рук как всегда не хватает. — Похоже, собачий приют был единственной темой, на которую Таша была готова поддерживать разговор здесь, на гумфаке.

— А что надо делать?

— Вольеры убирать… их несколько десятков. Не для брезгливых дело, знаешь. Корма раскладывать. На выгул водить. Ветошь разбирать… — Таша стрельнула глазами вверх: видимо, дальше был длинный список.

Пелена понемногу рассеивалась, давая вернуться в реальный мир с его проблемами, и Мира сделала ещё один шаг к нему навстречу.

— А когда можно… прийти?

Таша глянула из-под очков так, будто видела что-то новенькое и одновременно знала, что оно обернётся уже старым и привычным разочарованием.

— Новичкам лучше в день открытых дверей. Тогда всё объясним и покажем. В следующую субботу. Ты пока группу в ВК найди — знаешь же, как называется?

Мира кивнула. Уж это-то она знала.

А вот как поддержать разговор дальше, когда тема себя исчерпала, так и не придумала, поэтому они с Ташей сидели в молчании. До тех пор, пока то по одному, то парами, то стайками начали появляться в коридоре остальные. Университетский шум завертел Миру, и она очнулась только к середине пары, когда ей вдруг пришло сообщение от Юльки, сидевшей рядом.

Лучше было его не провоцировать. Мира удалила сообщение, вырвала из Юлькиного блокнота лист и написала на нём:

Давай здесь.

И в ответ получила:

Странная ты сегодня. Привет, XIX век?

Поставив под этим вопросительный знак, Мира смотрела, как взявшая лист Юлька, пыхтя, что-то строчит.

Зачем вообще диалог со мной чистить? Ты на что-то обижена, что ли? И сама серая, как холодец. Сидишь в шарфе, хотя топить уже начали, жарко ведь. Или болеешь и заражать пришла?

Все эти вопросы были не к месту и к месту одновременно. У них была рациональная подоплёка, но дать на них ответы Мира не могла, поэтому соврала:

Всё ок.

НЕ ВЕРЮ — с этими словами вернулся ей лист, и больше на нём писать было негде. Мира тихо разорвала его пополам, вздохнула, поставила локоть на стол и положила подбородок на полураскрытую ладонь. Снова отозвалась ссадина, и захотелось поморщиться.

Юлька, не получившая того, что хотела, надулась и сделала вид, что слушает лекцию. Так было даже лучше. Она всё равно не сможет её понять. Тоже.

Когда Артём одной рукой вышел из кофейни, держа в руке стакан малинового чая, в глаза ударило сумасшедшее солнце. Пропитанный утренней свежестью город в потоке других