Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не тебе решать, каким мне сегодня быть. Да и вообще… Ты где шлялась?
Разговор явно шёл по тому же сценарию, что и в тот вечер, вслед за которым появилась эта пелена перед глазами и мимолётное удушье. Мира торопливо помыла руки, вытерла их и вышла на веранду. Достала из холодильника колбасу, а из хлебницы батон, взяла доску и стала делать себе бутерброды. Артём, разбросав продукты, отнял у неё нож и метнул его в кресло.
— Ты долбанулся? — она сорвалась в сторону ванной и, споткнувшись о коврик, влетела туда.
Только теперь она заметила, что на раковине лежало кольцо.
Мира повернулась и посмотрела на Артёма злобно — так, будто могла толкнуть его взглядом. А он в ответ бросился к ней, и вот по её лицу уже хлестнула алым огнём пощёчина. Всё померкло. Мира махнула будто бы не своей рукой и на миг почувствовала под пальцами его жёсткие волнистые волосы.
Она его ударила. Назад дороги нет.
В тот вечер — и потом ещё много вечеров подряд — пелена больше не приоткрылась и не рассеивалась. Она становилась всё толще и толще и не оставляла ни единого шанса её сдвинуть.
Артём по-настоящему, не взглядом, толкнул Миру, и она ударилась плечами о ванную — раз. Зацепил за распутавшийся пучок волос и рванул — два.
Три… словно где-то внутри неё сквозь грохот сердца отозвался стук закрывающейся калитки.
И это всё?
Артём выругался, рванул на веранду и захлопнул дверь. Нож, поднятый с кресла, судя по звуку, упал на стол, а потом скрипнула входная дверь.
Не помня себя, Мира стянула оставшуюся одежду и бросила её у раковины. Потом встала в ванну, чуть не поскользнулась в ней, вздрогнула от нелепого скрипа и схватила лейку душа. Вода, больно ударив в лицо, хлынула всюду. В ушах всё ещё грохотало, только теперь уже не было понятно, бьётся ли это сердце или потоки воды барабанят по дну ванны.
Как было бы хорошо, если бы вода могла унести в свою поганую трубу всё, что принёс сегодняшний вечер. Забрать с собой грязь, которая весь этот день хлюпала под ногами, снять тяжесть, которая так долго копилась в теле. Стереть след от пощёчины, унять больную голову и плечи, выполоскать всю мерзость изнутри. Так тщательно, чтоб скрипело.
Это ведь не только он сделал. От него этого уже можно было ожидать. Хуже то, что Мира сама теперь в этом замешана, и отмотать время обратно уже не удастся.
Назад дороги нет. Она его ударила.
Это у неё внутри что-то неумолимо поднялось, а затем рвануло её руку в сторону его лица. Это у неё в глазах всё затряслось и потемнело так, что стало ничего не различить. Это ей стало неважно, где она сейчас, с кем и зачем. Важным было только то, что она не могла ему не ответить.
— Да ты там утонула что ли? — раздался с веранды его голос.
«Можно подумать, тебе вообще есть разница».
Мира напоследок ещё раз обдалась водой из душа и выключила её. Жаль, что смыть всё-таки ничего не получилось. Глубокий вдох — и рваный, судорожный выдох.
— Ау-у? К чему ванную так надолго занимать? Ты хоть о других подумай ради разнообразия.
Да, пришла бабушка. Тем более нужно выходить. И вправду, не может же она всё время тут сидеть, когда-нибудь придётся выйти. Но вот как сделать нормальное лицо?
Мира посмотрела в зеркало и увидела на щеке красный след. Ну конечно, где же она сегодня шлялась — в собачьем приюте. Чего только не вычудят эти хвостики.
Какая мерзкая ложь. Дальше так будет совершенно невозможно. Сколько секунд она выдержит? Уж точно не больше десяти. Быть может, сон сейчас спасёт — всегда ведь спасал. Утро вечера мудренее.
Взяв в кулак кольцо, стащив с лица какое бы то ни было выражение и вжав голову в плечи, Мира приоткрыла дверь. Она знала, что до кровати оставалось ровно шестнадцать шагов. И хорошо бы сегодня их побыстрее пролететь. Пусть этот день уже кончится.
— Привет, Мирочка, — сказала бабушка.
— Ну и чего мы молчим? — Артём подошёл и положил руки ей на плечи. — Ты, конечно, тоже хороша, но… давай не будем ссориться?
* * *Поздно. Мы уже рассорились, и я впервые закрываю глаза, не сделав ничего, чтобы это исправить. Мамино кольцо спрятано под подушкой, а я проваливаюсь в сон и ничуть не удивляюсь: тут та же мерзость, что и наяву, разве только теплее, как будто и не подступал упрямый, но мёртвый в своей сердцевине ноябрь.
Небо не выдержало чего-то своего и вдарило по земле дождём. Ливнёвки — что неудивительно для Соринова — безнадёжно забиты, и по дороге бегут потоки мутной воды. Улицы пусты, и даже в хрущёвке напротив дома, где жили мы с мамой, не горит окно того вечного полуночника, с которым мы — я раньше любила так думать — всегда молча друг за другом наблюдали.
Я знаю, что сегодня он здесь. Каждый раз перед тем, как я его увижу, воздух напитывается чем-то особым, невидимым и неслышимым. Пустотой, отсутствием всего. А теперь, после того, что произошло, эта пустота особенно звенит. Так по-первобытному просто и жутко, что я на долю секунды, как нередко бывает, перестаю чувствовать себя собой. Это помогает мне быть чуточку увереннее, чем обычно.
И не знаю уж, какими судьбами, но я выведу его на чистую воду. Может, я и буду где-то не права, но в конце концов, сколько можно морочить мне голову своими намёками и иносказаниями? За его маской что-то кроется, только нужно узнать что. И пусть условности сна сыграют мне на руку.
А вот и он. Сидит на бетонном уступе, как и всегда, чуть сутулый, и держится так, будто его здесь нет вовсе и одновременно он главный. От замызганного плаща с лёгким стуком отскакивают капельки дождя.
— Ну что, уважаемый, — сразу бросаю я,
