Не буду вдаваться в подробности поисков пропавших спутников. Главное, и это вам теперь известно, — все они нашлись, и все, по крайней мере на сегодняшний день, приняли факт своей прежней жизни. Они обрели новое видение мира и таким образом осуществили свое предназначение. Нельзя сказать, что это далось им легко: семья, работа, расписания-графики, налоги… Но в конце концов к истине пришли все, и всех удалось собрать здесь.

Поннеф говорил тоном победителя-триумфатора. Тем не менее Лукас поинтересовался, много ли из тех, кого он счел реинкарнациями людей XIII века, не согласились с его аргументами, отказались играть в его игру. Как с ними обошлись — просто отринули, убрали из уравнения? Сколько матросов выпрыгнули за борт славного корабля под командованием адмирала Поннефа?

— В нашей общине нет и не может быть отступников или дезертиров, — холодно ответил Поннеф. — Мы связаны воедино неумолимыми фактами и общим предназначением.

Лукас отметил про себя это любимое выражение Поннефа. Под «предназначением» тот понимал некую неизбежность, чего нельзя ни терпеть, ни даже толком понять. Более того, другое его словечко, «дезертир», заставляло задуматься над прежним его утверждением, будто Лукас и Нурия всегда вольны покинуть общину.

Они дошли до ручья, который даровал путникам ласкающее слух журчание, а огромные валуны — тень. Лукас снял туфли и уселся прямо на землю возле крупного, гладко отполированного валуна. Поннеф нашел подходящий камень и, опустившись на него, оправил одеяние. У Лукаса было много вопросов, но он понимал, что, выказывая слишком большой интерес ко всей этой истории, он тем самым подтверждает ее реальность или по крайней мере правдоподобие. Следует признать, на Лукаса произвело сильное впечатление то, как Поннеф придумал и разработал проект воспитания верующих в общине. Интересно, сколько денег потребовалось на ее создание? Еще больше занимало его, какую роль в «видении» Поннефа предстоит сыграть им с Нурией. Хотя, с другой стороны, у Лукаса не было ни малейшего намерения следовать указаниям режиссера, какой бы рисунок роли тот для него ни придумал. Иное дело, решил он, никто не мешает хотя бы поиронизировать. Вдруг так удастся понять, почему именно на них двоих пал выбор.

— И к чему же мы пришли, Андре? Или вы предпочитаете, чтобы вас называли Бернаром, как Роше? Мы-то с Нурией как вписываемся в вашу схему? Или вы тоже прозрели нас? Между прочим, с каких пор вы меня преследуете? Это вы «устроили» нашу встречу в музее Миро? И заплатили людям крыши, чтобы они шпионили за нами?

Лукас чувствовал, что с каждым новым вопросом все больше выходит из себя. Он не хотел этого, собирался сохранять, по возможности, спокойствие и невозмутимость, но едва открыл рот, как сразу же испытал неудержимую ярость. Они с Нурией стали пешками в игре чьей-то больной фантазии. Их притащили сюда, как тюки, для участия в поставленном Поннефом танце дервишей, или дуалистов-маргиналов. Задета была и гордость Лукаса, потому что детерминистское видение Поннефа означало покушение на неизменную веру Лукаса в свободную волю и высшую власть случая. Приятно было считать, что все происходит само по себе, без каких-то особенных причин извне. Это вполне соответствовало его атеистическим убеждениям и самому стилю жизни, когда ничему не придается чрезмерного значения. Так что стать пешкой в чьей-то партии, цель которой установление всемирной религии, — едва ли не худшее, что могло с ним случиться.

Поннеф подвинулся поближе к Лукасу и улыбнулся. Это была улыбка исполненного достоинства, более того — святого человека с таинственно мерцающим взглядом. Улыбка, предназначенная, возможно, для того, чтобы Лукас понял все ничтожество личной злости.

— Давайте пока поговорим лично о вас, вне связи с Нурией, — предложил он. — Вы рано мне начали являться во снах. Вокруг вас распространялось особенное свечение, или, вернее, не свечение — человеческая фигура колебалась. Это был Раймон Гаск, то есть вы сами. О нем сохранились некоторые подробности. Простой пастух по виду, он был серьезным и благочестивым верующим. Популярный человек, с богатой внутренней жизнью, верный муж, заботливый родственник. Почему у него так и не было детей, осталось для жителей деревни загадкой, но мне кажется, я знаю ответ. По-моему, Роше делился своими намерениями с четырьмя людьми задолго до бегства из Мелиссака. Эти четверо были — двое перфекты, Раймон Гаск и Клэр Гаск. Еще до падения Монсегэра Роше обнаружил, что человек сам может выбрать наиболее благоприятный момент для своей реинкарнации. Он нашел тайный вход, ведущий в потусторонность, и отобрал спутников для этого путешествия. Бездетность Гасков стала частью общего замысла. В том, что они готовы последовать за ним на край пропасти, Роше не сомневался, но имеет ли он право требовать, чтобы и дети сделали этот шаг? Он тайно переговорил об этом с супругами и пообещал им спокойную жизнь в будущем, когда у них родятся дети, и им не выпадет судьба изгоев — отпрысков известных еретиков, которым не повезло родиться в столь суровую историческую пору. И действительно, лучше сейчас, чем в 1240 году, вы не находите?

На мгновение Лукас потерял дар речи. Разговоры о двери, ведущей в другую жизнь, о насильственном перемещении в конец XX века, с тем чтобы воспитать детей в более либеральную эпоху, уже выходили за пределы чистой фантазии, напоминая скорее неизвестный науке род безумия. В рассказе Поннефа обнаружилось некое противоречие тому, о чем Лукас прочел прошлой ночью. Кажется, в рассуждениях этого человека образовалось слабое место.

— Но если перфекти, — прервал его Лукас, — избавлены от будущих реинкарнаций, тогда каким же образом вы, или Роше, каковым себя считаете, вновь появился среди четырнадцати верующих?

Поннеф и бровью не повел.

— Очень хороший вопрос. Я собирался ответить на него в свое время. Попозже. Но можно и сейчас. Мне кажется, Роше и еще двое перфекти были избраны для реинкарнации вместе со своими последователями. Быть может, перед прыжком в пропасть им было даже даровано утешение, хотя в том не было необходимости. Ведь решено было, что реинкарнация настанет для всех в одно и то же время. В любом случае без участия Роше катаризм как учение сохраниться не мог, и коллективная воля общины выражалась в том, что все ее участники в будущей жизни останутся вместе — они возродятся в более благоприятной исторической эпохе.

Решив из-за молчания Лукаса, что тот не способен ничего противопоставить этой логике, Поннеф продолжал:

— Теперь, если не возражаете, вернемся к вашей роли в этой истории. Вы с самого начала были ключевым элементом в формировании нашей общины. Нашей физической встрече предшествовали годы, когда я видел вас, в том смысле, какой я вкладываю в это слово. Конечно, я был очень близко, когда вы жили в Оде. Вы неизменно являлись мне, опутанный виноградными лозами, — чисто дионисийское видение. В вас была заключена мощная энергия, земное начало, которое я столь ценю в мужчинах.

В ответ на откровенную лесть Лукас лишь насупил брови.

— Позже я выяснил, что вы работали на сборе винограда в окрестностях Лезиньяна, а в этой местности издавна селились катары. По-моему, в те годы ваша жизнь определялась именно дионисийской стихией. В какой-то момент, правда, я потерял вас из виду, но задним числом думаю, это к лучшему. После переезда в Барселону вы немного посерьезнели, остепенились, хоть и остались по-прежнему горделивым и самоуверенным атеистом.