Камимура попытался воспользоваться моментом и атаковать конвой, но выдвинувшиеся вперед три фрегата Иессена открыли по нему ураганный огонь из своих «восьмидюймовок». Закончилось, впрочем, без утопления. Просто «асамоиды» умудрились нахвататься снарядов, добившись в ответ только одного попадания, да и то – шестидюймовым фугасом куда-то в надстройку. То есть получили по лицу совершенно безнаказанно.

Спустя час боя русские и японцы окончательно разошлись.

Потери были не очень большими. С японской стороны был утоплен всего один корабль… Флагман. Остальные умудрились отделаться легким испугом. После получения критических повреждений «Микасы» Того принял решение отворачивать всем вместе и, рыская на курсе, отходить. Дабы русские канониры по ним не стреляли. Так и произошло. Уже через пару минут залпы прекратились.

Помощи тонущим на японском флагмане корабли 2-й Тихоокеанской эскадры не оказывали. Далеко. Поэтому эсминец, на котором находился Того, чуть помедлив, отправился к месту трагедии, пытаясь спасти хоть кого-то. По нему не стреляли. Могли даже из пятидюймовых орудий буквально засыпать эту лоханку снарядами, но не стреляли. Николай Оттович фон Эссен прекрасно понимал рациональность открытия огня для утопления еще одного корабля противника, но не смог переступить через себя. «Богатыри» повернули башни в парковочное состояние и продолжили движение к Порт-Артуру на своих четырнадцати узлах. Неспешно и уверенно…

Маршал Ояма завершил читать телеграмму и в сердцах скомкал ее.

– Что-то случилось? – поинтересовался его начальник штаба.

– Наш флот больше не доминирует в Желтом море.

– Но как? Его утопили? – недоумевал визави.

– Был утоплен только один корабль – флагман. Но эти русские «батарейные броненосцы» не могли оставить обоз, который вели к Порт-Артуру. Если бы они были свободнее, то все закончилось бы намного хуже. Они бы просто растерзали 1-ю эскадру. А так… просто отогнали, походя утопив эскадренный броненосец. Они даже курса не сменили! Как шли, так и шли, отмахнувшись от наших кораблей, как от назойливой мухи.

Начальник штаба беззвучно осел на раскладной стульчик и уставился отсутствующим взглядом в пол.

– У нас есть только один путь – наступать, – после долгой паузы произнес Ояма. – Мы ведь и так к этому готовились.

– Готовились, – механически кивнув, согласился начальник штаба. – Но теперь это все лишено смысла. Господство русского флота в Желтом море – это… это конец… Они перережут нам снабжение и дожмут на истощении.

– То, что у русских появилась такая дубинка, не значит, что у нас не осталось флота. Просто изменился баланс сил на море. На суше мы пока все одно сильнее.

– Это поправимо, – грустно отметил начальник штаба.

– Пока – это не так. И мы должны пользоваться сложившимися обстоятельствами. Сколько у нас тут сил? Пятнадцать дивизий только на подступах к Ляо-Яну. А у них? Три дивизии плюс какие-то части усиления. Это несопоставимые силы.

– Пока. И это очень важно.

– Вот поэтому мы и должны не терять время, которое работает против нас.

– Предлагаете повторить лобовую атаку?

– Безусловно, – кивнул Ояма. – Но не только…

И уже утром 20 мая японская армия перешла в общее наступление. Без раскачки.

Наступление шло тремя колоннами. Центральная должна была связать боем основные силы русских на генеральных позициях. Две фланговые – обойти их и, обозначив намечающееся окружение, вынудить отойти. Причем не вдоль железной дороги, на север, а на запад – в степь, так как КВЖД севернее Ляо-Яна должна была перекрыть усиленная правая колонна.

В принципе – план неплохой. Простой, но вполне действенный. Однако маршал не учел одну очень неприятную деталь – в первых числах мая к Ренненкампфу из Санкт-Петербурга подошел цеппелин.

Фердинанд Цеппелин был приглашен Николаем Александровичем в Россию еще в 1894 году после волны критики в Германии. Император не только в подданство принял этого парня, но и поддержал всеми возможными способами в плане проектирования дирижаблей. Оказав не только юридическую и политическую помощь, но и материальную, а также научно-техническую и моральную. Николай Александрович не раз посещал предприятие Цеппелина, беседовал с ним, ободрял и изредка подкидывал интересные идеи. Про деньги и какие-то материалы и речи не шло. Все что нужно он получал незамедлительно. Поэтому LZ1 поднялся в воздух не 2 июля 1900 года, а на два года раньше. И не на Баденском озере, а на Валдайском. А потом, в 1900 году, учтя опытную эксплуатацию первого дирижабля жесткой конструкции, в воздух поднялся уже LZ2 куда более совершенных характеристик. В 1903 – уже LZ3, который в Ляо-Ян и прибыл.

Как и все, чего касались деньги и энтузиазм Николая Александровича, этот дирижабль выглядел удивительно несовременным. В хорошем смысле слова. То есть опережал эпоху. Плюс – имел кое-какие весьма странные решения. Так что этот LZ3 отличался от оригинального, построенного Цеппелином в 1906 году совершенно кардинальным образом.

Данный дирижабль представлял собой не «большую сигару», а три «колбаски» диаметром поменьше, соединенные в горизонтальный блок. Каркас был выполнен из дюралюминия[55] и магниевых сплавов[56], а обшивка – из специальной тонкой бакелитовой фанеры, покрытой защитным лаком. Согласитесь – неожиданное решение для 1903 года. Однако за счет материалов, конструкции и компоновки корпус дирижабля получался жестким, довольно прочным и стойким для сноса боковым ветром, но главное – вмещающим много водорода. Император хотел использовать гелий, чтобы обезопасить конструкцию, но не сумел наскрести его в нужном объеме. Впрочем, и без гелия его «золотая рыбка» оказалась чрезвычайно дорогой. На уровне полноценного боевого корабля 1-го ранга.

Силовой агрегат также был совершенно неожиданного для дирижаблей вида. Паровая машина. Но совсем не типичная, прежде всего потому, что в качестве рабочего тела использовалась не вода, а аммиак. Что автоматически поднимало ее КПД на 20–25 % и кардинально уменьшало массу[57]. Особенно в сочетании с водотрубными котлами высокого давления. Классно. Но почему паровая машина? Почему не дизель, выпуск которых потихоньку наращивался? Очень просто. Это позволяло применить турбины в качестве движителей, вместо ломких ДВС, ресурс которых в те годы не превышал и полусотни часов. Совсем уж монструозные промышленные или корабельные дизеля на него не поставить. Слишком уж тяжелые. Турбины же, даже такие, какие удавалось выпускать в те годы, легко выдерживали работу по несколько тысяч часов непрерывно. Кроме того, использование принципов внешнего сгорания открывало возможность для простого и вполне продуктивного использования очень необычного топлива – флюгер-газа[58].