Гордей Иванович почувствовал, как душит горло от подступающей боли. Семнадцать, как его дочери, что не видел уже три года, не получал ни весточки с тех пор, как их с матерью эвакуировали. Он махнул рукой, говорить сил не было совсем. Несколько часов ожесточенного кровопролитного боя, в котором погибли тысячи людей, и эта девчонка, почти ребенок, что кинулась спасать из-под пуль его умирающего друга. Горло сдавила будто железная рука Да за что он их должен ругать, выжили и других спасли из смертельной мясорубки! Комбат провел рукой по девичьим волосам в тугих косах, покрытым коркой грязи:

– Иди, иди, покушай, отдохни, ты молодец. Иди, дочка. Свободны, товарищи. Отдыхайте, завтра снова в бой. Готовьтесь, – и он побрел к эшелону с пострадавшими, не видя ничего от пелены перед глазами.

Гуля растерянно оглянулась на танкистов, но Соколов только кивнул ей – можешь быть свободна. Они все вдруг поняли, что невероятно устали, гудело от напряжения все тело, кожу щипало от грязи, разводов мазута, гари, одежда морозила кожу впитанной влагой. Алексей махнул рукой в сторону дымков кострищ:

– Ужин и отбой, идем, Руслан.

Но Омаев, хоть и держался из последних сил на ногах, упрямо покачал головой:

– Вы идите, товарищ командир, я догоню.

Они застыли вдвоем друг напротив друга, Гуля робко подняла глаза:

– Спасибо, ты спас меня, спасибо.

– Пойдем, я провожу тебя, – выпалил вдруг смуглый паренек и от волнения вцепился обеими руками в пряжку ремня.

Гуля кивнула и зашагала молча в сторону окопов, сил даже на разговоры не осталось. Но через пару сотен метров вдруг расхохоталась, засияв белыми зубами:

– Это ты что, ухажер мой, как будто мы просто парень с девушкой? Будто не на войне, а после танцев возвращаемся?

Руслан оторопел, голова совсем не соображала, то ли насмехается над ним санитарка, то ли рада, что он навязался в провожатые. Но упорный чеченец шел в полушаге, не сводя глаз с узких плеч и двух косичек, что раскачивались из стороны в сторону. Возле окопа, где на ночевку расположились пехотинцы и санрота, он с удивлением ткнул пальцем в лужу из талого снега и грязи, что натекла вниз:

– Это здесь ты спать будешь?

– Нет, у меня тут дворец рядом, – Гуля сверкнула черными глазами. – Ну что, прикажешь руками вычерпывать или стоя спать? Девчонки в госпитале, четырех ранило сегодня. Я одна осталась на стрелковый батальон, завтра подмогу пообещал комбат. Сейчас веток, может, каких найду, не знаю, придумаю что-нибудь. У нас семья большая, я к перинам не привыкла.

Гуля махнула рукой, понимая, что сейчас готова от усталости упасть на голую землю. Нет сил идти даже за пайком, положит голову на ящик с перевязочным материалом и уснет. Она с шести утра вытаскивала бойцов из-под пуль, одного за другим. Со счета сбилась, сколько их было, четырнадцать или пятнадцать, все плывет, кружится, тело до сих пор сжато, будто пружина, в ожидании выстрелов, грохота взрывов.

– Ты не уходи никуда. Я сейчас! Я вернусь! – Танкист развернулся и затопал сапогами.

Девушка без сил села на край окопа, ее тело соскользнуло вниз. Засыпая на ходу, Гуля свернулась в неловкой позе на огромном ящике с бинтами, ватой и антисептиком. Сквозь сон почувствовала, как кто-то приподнял ее, закутал в сухое, стянул сырые сапоги с хлюпающей внутри грязью, обмотал ноги сухой тканью. Девушка все силилась поднять тяжелые веки, но страшная усталость навалилась так, что не было сил даже открыть глаза. А Руслан, бережно укутав Гулю в плащ-палатку, развел бездымный костерок, как научил его еще дед-охотник, уложил просушиваться рядом грязный ватник, огромные кирзачи, которые стащил с девушки. Присел на угол непромокаемой ткани. Гуля зашевелилась во сне, ее ресницы затрепетали, глаза приоткрылись, она доверчиво уткнулась носом ему в шею и снова крепко заснула. Руслан долго сидел, боясь потревожить сон девушки, не заметив, как тоже задремал.

В сером утреннем тумане грохнули взрывы, стенки окопа дрогнули, осыпались влажной землей за шиворот. Гуля с широко открытыми глазами в ужасе заметалась:

– Воздушная тревога! Бомбы!

Омаев подхватил ее, чтобы босые ноги не коснулись ледяной земли.

– Тише, тише, слышишь, как мягко рокочут моторы, это наши. Готовят немецкие позиции перед нашим наступлением, бомбардируют укрепления фрицев. Подожди, сапоги сейчас подам. Я тебе тут паек соорудил, хлеб с консервой, но будить не стал.

Он потянулся к потухшему костерку, Гуля с удивлением оглянулась. Она спала, укрытая со всех сторон плотной тканью плащ-палатки, на ногах сухие теплые обмотки из портянки, а на крышке ящика стоит открытая банка консервов с щедрым куском хлеба. Снова ударила взрывная волна, воздух наполнился гудением, едким запахом гари. Гуля вдруг бросилась на грудь Руслана, прижалась к парню. Он попытался ее успокоить:

– Ну ты что, не бойся. Это далеко, потрясет, и все, это наши. Ты не бойся, ешь пока, через два часа атака начнется. Надо покушать, форму от грязи почистить.

И внезапно он понял, что она плачет, молча, мужественно сдерживая рыдания, вздрагивая всем телом.

– Болит что, ранило тебя? Давай спиртом промоем, у меня есть.

Но девушка крутила головой, прижимаясь к нему все теснее, пока сквозь всхлипы не прорвался ее шепот:

– Мне так страшно, мне страшно, что я умру. Я не хочу умирать, не хочу! Я ведь совсем молодая, я хочу семью, детей. Я детей люблю! Я бы за тебя замуж вышла, родила бы тебе сыновей, ты такой хороший, добрый! Я не хочу умирать! Я так жить хочу! Не хочу войну, не хочу!

Молодой ефрейтор сидел растерянный, прижимая к себе худенькие вздрагивающие плечи. И не знал, что ответить, как утешить рыдающую девушку, которая столкнулась с ужасом войны, близкой смерти. Сам он привык за годы сражений на передовой каждый день смотреть в лицо костлявой, заглядывать в глаза и не показывать свой страх. Но то он, опытный танкист, а здесь семнадцатилетняя девчонка, которая оказалась в страшном огненном кровавом котле и мужественно кидается под пули, спасая чужие жизни, скрывая свой страх. Ему так хотелось остановить ее слезы, что парень выпалил горячо:

– Война скоро кончится, вон мы уже как фрицев гоним прочь! Только успевают отступать. Кончится война, и женюсь на тебе, как раз ты еще подрастешь, а то жениться можно только с восемнадцати лет.

– Мне в марте будет восемнадцать, – Гуля вдруг улыбнулась, и на душе у Руслана потеплело, будто солнце выглянуло из-за туч. Пускай и наврал нелепо, не знает, когда закончится эта проклятая война, но хотя