сейчас вас откормим, на загрузку – и туда в ночь, – подтвердил повар – сухонький старичок, ловко орудовавший половником. – Каши наварим, по дороге упреет. Накормим людей, весь город накормим!

– Эх, раздай там ребятишкам, трофейный, – в широкий карман на переднике старика чья-то рука сунула плитку шоколада.

– Давай, ребяты, собирай гостинцы блокадникам!

Из толпы вынырнул пустой немецкий вещмешок и пошел по кругу, наполняясь нехитрыми дарами. Бойцы совали все, что приберегли на голодный день на передовой: сухари, трофейные конфеты в жестяных банках, жесткие галеты, слипшиеся леденцы.

– Вот, держите! – Марк ссыпал в мешок баранки из пайка, что получил еще в училище и провез через полстраны, хотел угостить братишку с сестренкой. – Вы передайте только, девочке пяти лет и мальчику девяти, Софа и Минька, передайте им, что я приехал за ними. Я скоро буду, так и скажите, Марк уже скоро будет!

Повар в знак согласия кивнул и снова ловко принялся наливать щедрые порции в подставленную посуду.

Соколов похлопал себя по карманам и бросился к семерке, где у него лежал припасенный для невесты Оли холщовый мешочек, набитый сушеными ягодами и фруктами. Редкий гостинец достался ему в качестве награды за допрос пленного офицера из немецкого штаба еще во время службы на Белорусском фронте. Генерал, довольный результатом расспросов пленного, предложил щедро лейтенанту: «Забирай все, что хочешь, из личных вещей германского штабиста». И Алексей, не обратив внимания на золотые часы, тяжелый крест с вкрапленными камнями, вытянул из горки трофеев ароматный мешочек, оттянул завязку, вдохнул пряный аромат и решительно сунул подарок в карман. Витамины из ягод и фруктов пригодятся Оле для восстановления здоровья после жизни на базе партизан в лесах и плена в концентрационном лагере. Но сейчас Алексей был готов отдать все до последней крошки незнакомым людям, тем, кто восемьсот семьдесят два дня терпел лишения, голод и ужас осады города немцами. Он спускался с брони, когда споткнулся о темную фигуру у гусениц. Руслан, голодный, но до скрипа отмытый водой из растаявшего снега, причесывался, пытаясь при свете луны рассмотреть себя в лезвие кинжала.

– Ты куда? – оторопело спросил Соколов.

Его отважный сержант, меткий стрелок, отчаянный пулеметчик вдруг смутился и почти прошептал:

– Мне в госпиталь надо…

Лейтенант с удивлением смотрел на причесанного, в чистой запасной гимнастерке сержанта: что-то не похож он на раненого или больного человека.

Руслан откашлялся и признался:

– Я Гулю хочу увидеть, медсестру. Очень мне понравилась, проверю, как она на ночлег устроилась.

– На свидание то есть идешь? – нахмурился командир.

Омаев с тоской кивнул. Неужели запретит, он всего лишь собирался пройтись вдоль линии траншей по территории к палаткам полевого госпиталя, что развернулся через пару часов после боя.

– Без гостинцев к девушке? Эх, младший сержант Омаев, всему-то вас учить надо, – вдруг рассмеялся Алексей и сунул в руки парню мешок с сухофруктами. – Держи, угостишь свою девушку. И чтобы до часа ночи был в роте.

– Есть, товарищ командир! Так точно! Спасибо! – Обрадованный чеченец бросился со всех ног в сторону острых крыш палаток с крестами на боках.

– На свадьбу не забудь пригласить! – выкрикнул ему вслед со смехом Алексей.

Ответом ему прилетел звонкий смех молодого танкиста, который в темноте бежал на желтые пятна фонарей рядом с полевым госпиталем.

Гулю он нашел быстро, девушка с наслаждением, фыркая и повизгивая от холода, отмывалась от крови и грязи над ведром с ледяной водой. При виде Руслана она ахнула и бросилась ему на шею, обрадованная, что ее танкист выжил в сегодняшнем страшном бою. И тут же снова вскрикнула.

В небе грохнул взрыв, с треском черный купол озарило огнем. Гуля в ужасе толкнула Руслана на землю и упала сверху, прикрывая худеньким тельцем парня от осколков. Но тот вдруг осторожно сжал ее в объятиях и рассмеялся:

– Это салют, смотри! Салют в честь победы!

Девушка подняла голову и ахнула. В черном небе, которое было лишь источником смертельной опасности на войне, теперь разлились десятки разноцветных всполохов, искрящихся огней. Она обняла за шею парня и рассмеялась звонко от переполняющего счастья, от ощущения мирного разноцветного неба над головой.

* * *

В Ленинграде Софа, которая из-за непрекращающихся весь день взрывов так и не сходила к пункту выдачи за пайком, рыдала под своим кусочком одеяла. Она зажала себе ладошкой рот, чтобы не разбудить задремавшего Миньку, голод во сне не так сильно мучает. Сейчас было затишье, и девочка решила, что, несмотря на наступившую ночь, пора вставать и идти занимать очередь. Может быть, тогда к обеду удастся получить желанный кусочек хлеба. Но от голода и ужаса перед бомбами малышка никак не могла остановить слезы. Всхлипывая, она спустила ноги в валенках на ледяные половицы и на цыпочках сделала пару шагов к двери. От грохота взрыва зазвенели стекла в старом буфете, Софа с криком упала на пол, закрывая голову руками, потом ползком кинулась к Миньке, лежащему на диване. Ветер сдернул одеяло с гвоздей на раме, и в без того стылую комнату хлынул холодный воздух. Небо сияло горстями огня, разгораясь все сильнее. Софа прижалась к брату и заплакала в голос от ужаса:

– Минька, бомбы, опять бомбы! Они прямо в окне. Мы сейчас умре-е-е-ем!

Брат с трудом приоткрыл глаза, голову повернуть не было сил. Но, глядя на отражение в буфетных дверцах, он вдруг расплылся в улыбке:

– Это салют, Софа! Салют, а не бомбы! Видишь, какой он разноцветный. Не бойся, это салют, это праздничный салют. Победа, Софа, победа! Нас спасли советские войска! Блокаду Ленинграда прорвали! Фашисты отступили! Все кончилось, Софа, война кончилась! Победа!

Девочка разлепила мокрые ресницы и завороженно уставилась на цветные вспышки, которые сливались в причудливые узоры в ночном небе. Она со счастливым вздохом повторяла тихонько в такт разноцветным отблескам незнакомые для нее слова:

– Салют! Победа!