Сашенька в ужасе зажмурилась. Неужели догадался о ее похождениях? Но мысли мужа летели в ином направлении:

– А Дитцвальд? Когда Дитцвальд назначение получил?

– При чем тут Дитцвальд? – изумился Выговский.

– Потом объясню! Когда?

– В субботу!

– В субботу, в субботу… – Дмитрий Данилович бросился было к письменному столу, но по дороге передумал, развернулся и задал новый вопрос: – Дитцвальд приезжал к Крутилину в субботу?

– Да! Чаи гоняли. Они часто…

– Все ясно! Вот сволочи!

– Кто? – Выговский выпучил глаза.

Сашенька тоже ничего не поняла, да еще Обормот вмешался – уселся на плечо и аккуратно водил мохнатой лапкой по лицу. Словно травинкой щекотал.

– Как кто? – удивился Дмитрий Данилович. – Дитцвальд с Крутилиным вашим!

– Поясните…

– Протокол допроса Маруси – фальшивка!

– Я не понимаю…

– Что тут понимать? В субботу Дитцвальд получает дело, изучает и приходит в ужас, потому что сыскное отделение не удосужилось подкрепить признания Антипа доказательствами. Ни топора у вас нет, ни следов крови, Сидора в тот день на Резной улице никто не видел…

– Дворник его видел, одноглазый!

– Его свидетельство я разобью в два счета.

– Каким образом?

– Придете в суд – услышите. Дитцвальд – мерзавец, однако не дурак. Шаткость ваших обвинения заметил сразу. И понял, что, если вдруг Антип Муравкин на суде откажется от признательных показаний, дело может развалиться. Поэтому и подбил Крутилина фальшивый протокол написать.

Вечно сутулый Диди распрямился, в добрых его глазах сейчас сверкали воинственные искорки. Сашенька обожала эту метаморфозу, когда муж в пылу спора из чудаковатого профессора внезапно превращался в яростного трибуна, каверзными вопросами и сокрушительной логикой способного загнать в угол любого оппонента.

– Да что вы такое говорите? Иван Дмитриевич – наичестнейший человек! На подлог он не способен!

– Ваш Иван Дмитриевич положение свое вынужден прикрывать, потому что ошибок натворил! Почему, например, в расследовании судебный следователь не участвовал?

– Тоже мне ошибка… Занят был Пискунов. Чрезвычайно! Записку Ивану Дмитриевичу прислал с курьером. Мол, всецело доверяю, занимайтесь сами, а как освобожусь, бумажки все подмахну! – выпалил Выговский. – Ох…

– Никогда, никогда не будет в нашем государстве порядка! Потому что чины, призванные охранять закон, сами же его и нарушают. Кстати! А вчера Пискунов тоже был занят? А? Почему Крутилин сам Марусю допрашивал? Какое он право имел?

– Согласно пункта восьмого «Наказа полиции о производстве дознания»…[46]

– Он когда был написан? Десять лет назад! И прямо противоречит новому уставу! Лучше сознайтесь, Антон Семенович. Как друг советую!

– Но в чем?

– В том, что не было никакого допроса!

– Что вы такое говорите?

– Не перебивайте! Допроса не было. И Маруси тоже не было. Как в деревню она уехала, так больше и не объявлялась! И в суд не придет. А при неявке свидетеля Дитцвальд сможет огласить протокол ее допроса. Тонко придумали, мерзавцы! С адреском вот промахнулись.

Сашенька была довольна. Если с подобной страстью и убежденностью муж выступит на суде – успех обеспечен. А то, что Диди покамест заблуждается, – беда не велика, просто он многого не знает. Но завтра, когда Сашенька отыщет Марусю, Антип ему откроется.

– Стало быть, вы утверждаете, что Крутилин Марусю не допрашивал? – с ехидством спросил Антон Семенович. – И протокол сочинен с первого до последнего слова?

– Да-с! Именно так.

– А вот и нет! Я видел вчера Марусю, своими глазами. В кабинете Ивана Дмитриевича!

Дмитрий Данилович побледнел. Довольный Выговский продолжил:

– Я с самого утра на Сенной пиджачок нанковый, снятый с убитого, высматривал. Как отыскал, проследил за продавцом и сразу на Большую Морскую поехал за подмогой…

Князь в огорчении сломал в пепельнице недокуренную сигару, подошел к буфету, достал графин со столовым вином[47], дрожащими руками налил до краев хрустальный стакан.

К буфету, через оттоманку и спинку кресла, ринулся Обормот. Пробежался по полке, понюхал жидкость в стакане, громко чихнул.

– Такую шайку мы накрыли! – хвастался Выговский. Собственно, за тем и явился. – Один, правда, умудрился сбежать. Косое Рыло кличка. Но ничего, рано или поздно и его поймаем. Иван Дмитриевич обещал меня к награде представить…

Отогнав кота, Диди взял стакан, поднес к губам, выдохнул.

«Нет! Так не пойдет! Вчера коньяк, сегодня водка. Не дай бог, сопьется», – решила княгиня и ринулась на выручку. Рисковала, конечно, но, как известно, иначе побед с шампанским не случается!

– Антон Семенович! – позвала Выговского ласково. Даже чересчур ласково. – А вы Марусю сразу узнали?

Антон Семенович обернулся, посмотрел внимательно (у княгини заколотилось сердце), ответил не сразу, но честно:

– Нет!

– А почему?

– Спиной сидела.

– Значит, только когда обернулась, узнали?

– Да не оборачивалась она!

Диди, не пригубив, опустил стакан. Слушал с интересом. А Обормот, обмакнув в водку лапку, обнюхал ее, скривил мордочку и стал стряхивать с себя дурнопахнущую жидкость.

– Стало быть, Марусю вы по голосу узнали? – продолжила допрос Выговского княгиня.

– Да не мог я ее узнать. Когда пришли мы к Муравкиным с обыском, ребенок их спал. Городовой один снял таз с гвоздя и не удержал. От грохота малец проснулся. Голосистый он – жуть! Не горло, а труба-геликон. Иван Дмитриевич распорядился их с мамашкой на улицу выставить. Потому я Марусю и не запомнил…

Диди воспрял:

– Спасибо, Сашенька, спасибо, дорогая! И как тебе в голову пришло спросить про такое?

– Ты всегда недооценивал женское чутье.

– Антон Семенович! – князь вернулся в кресло. – Давайте рассуждать логически. Вы видели какую-то женщину, причем со спины, и голос ее не слышали, так?

– Да.

– Марусей Муравкиной ее назвал Крутилин?

– Да.

– Присутствовать на допросе предложил?