тут с нами часами, наблюдала за кораблями вдалеке. Она показывала на защитный луч света, падающий на море, и на то, как сердитые волны разбивались о скалы, но незыблемый маяк всегда помогал морякам увидеть берег. Мы пытались разглядеть в воде дельфинов. Здесь, на севере, в уединении, среди дикой природы, нам казалось, будто мы на вершине мира.

Джордж прячет голову в лапы, даже не пытаясь сдвинуться, когда я бросаю ему палку.

– Ты самый ленивый пес на земле, – говорю ему я. – Тебя не изменить. Но знаешь, в каком мы особенном месте, Джордж?

Джордж склоняет голову на бок и кряхтит, чтобы я его погладила. Почесывая его за ухом, я рассказываю историю о кораблекрушении, ту, что много раз рассказывала мне бабушка Молли.

Я разглядываю маяк и дикие волны, разбивающиеся под ним. Все вокруг него, как всегда, – хаотичное, турбулентное, – но он стоит, такой умиротворенный и сильный, светится изнутри и направляет тех, кому это необходимо. Так мне всегда говорила мама.

Прошло всего несколько месяцев с нашей последней встречи, но я скучаю по ней так сильно, что ноет сердце, и я знаю: она мечтает, чтобы я на Рождество приехала домой.

Но я не хочу портить ей праздник. Не хочу отнимать радость, счастье этого времени, которое всегда было наполнено семейной любовью и теплотой.

Я даю им возможность насладиться Рождеством, оставаясь в стороне.

Я закрываю глаза, позволяя неистовому ветру украсть мое дыхание, и пытаюсь не обращать внимания на слезы, струящиеся по лицу. Кажется, я плачу с тех пор, как оказалась здесь, из-за боли физической и душевной, но, может, это мне и нужно. Может, мне нужно отпустить накопившееся, а не шататься по Дублину, притворяясь, будто у меня все под контролем.

Под боком устраивается Джордж; иронично, но от этого я еще больше ощущаю себя одинокой. На телефоне столько пропущенных от мамы… Звонки от отца я игнорировала, но он почти не может разговаривать со мной, так что не понимаю, зачем вообще мучает себя и звонит. Знаю, он винит меня в смерти Майкла так же, как и я сама. Он обожал его.

От них куча голосовых сообщений, которые я не могу себя заставить прослушать. Сестра писала сообщения, но чем ближе Рождество, тем сильнее я не хочу их читать. Я так отчаянно хочу видеть свою семью, но ради них мне нужно держаться подальше.

Представляю, как они снова и снова мне звонят. Интересно, когда они перестанут? Когда они уже достаточно раз прослушают мое насквозь фальшивое сообщение автоответчика?

Привет, вы дозвонились до Роуз. Мы с Джорджем покинули черты прекрасного города Дублин на Рождество, но уже к Новому году будем снова на месте. Хорошо вам отметить! Не слишком налегайте на индейку!

Но никто, кроме Карлоса, не знает, куда именно я отправилась. Никто не знает, что я так близко к дому, но в то же время достаточно далеко, чтобы оставаться невидимой. Никто не знает, что я в этом волшебном месте, бывшем когда-то в детстве моим пристанищем, где я всегда вспоминала о том, как прекрасен мир.

До самого семейного праздника года осталось всего шесть ночей, а я до сих пор не знаю, правильно ли поступаю, проводя Рождество в одиночестве. Не знаю, шагаю ли я вперед или же регрессирую. Дыхание перехватывает, и я давлюсь слезами вины и горя, сожалея о том, что все сложилось именно так.

Я качаю головой, подставляя волосы порывистому скалистому ветру, пытаясь вытряхнуть всю ту тьму, что несется мне навстречу, словно товарный поезд. Снова мне слышится смех Майкла в ту самую ночь, когда он забрал меня накануне Рождества, чтобы привезти сюда.

Я слышу, как по радио играет Slade[6], чувствую чуть прокуренный запах подержанной машины, которую он не так давно купил, и понимаю, что в желудке скапливается ужас. Я знаю, к чему все идет.

Он мне не рассказал, куда мы едем. Сказал лишь, что это будет конец главы в нашей жизни и начало новой.

Но оказалось, что закончилась только история Майкла.

Словно в замедленной съемке я вижу, как тяну вперед ладонь, чтобы взять его за руку. Вижу, как он на мгновение бросает взгляд на наши переплетенные пальцы.

Я закрываю уши, когда до них долетает лязг металла, такой громкий, что ноют барабанные перепонки. Голова мотается из стороны в сторону: в окно, к Майклу, снова в окно. Я снова переживаю все, как будто наяву, чего не случалось очень долго. Пахнет горелым. Окна с треском разбиваются, скрежещет металл, в голове шумит, а мы с грохотом несемся навстречу нашей судьбе.

Судьбе Майкла.

И моей тоже.

Я его отвлекла. Что если бы…

– Ты там, Майкл? – кричу я воде, плещущейся внизу. – Как бы я хотела еще хоть раз услышать твой голос.

Здесь так ветрено, и дождь льет стеной, так что никто меня не услышит, а если и да – плевать. Но это вряд ли, рядом все равно ни души.

– Прости меня, Майкл. Мне так жаль, что наши мечты не сбылись.

Я вытираю слезы тыльной стороной руки. Упав на колени, я плачу, и слезы смешиваются с дождем.

О чем я думала?

Не надо было сюда приходить. Это слишком больно.

Чарли вчера был добр, и эта доброта наполнила меня, но теперь я снова пустая. Одна в этом мире, и это не изменится, куда бы я ни отправилась. С кем бы я ни была, без Майкла я чувствую себя одинокой.

Надо вернуться в Дублин. Все это слишком. Отдам Чарли коттедж, перестану мешаться у него под ногами и вернусь в Дублин. Там можно будет сколько угодно предаваться печали, никому не мешая своим видом.

Двойное бронирование – это двойное бронирование, и он сюда первый приехал. Я медленно встаю, штанины промокли насквозь. Колени в тех местах, где я вчера упала, ноют; бинты, размокнув, прилипли к ссадинам. Оперевшись на скамейку, я наклоняюсь, чтобы взять поводок Джорджа.

Он все, что у меня есть. Никогда прежде я не чувствовала себя такой одинокой.

– Пойдем, Джордж, – шмыгаю я носом, натягивая поводок. – Будем думать, как вернуться в Дублин. Мне там легче со всем справляться. Прости, что притащила тебя сюда. За все меня прости.

Я бреду обратно в деревню, омываемая дождем, и на моих щеках он смешивается с солью.

Вернусь в коттедж, соберу вещи. Даже если в Дублин придется идти пешком – плевать. Я найду способ отсюда выбраться. Признаю тот факт, что не должна была сюда возвращаться.