Его большой слюнявый язык свешивается изо рта, и я хочу встряхнуть пса за то, что испортил мне момент душевного спокойствия и устроил аварию. Я упала на кучу веток, и мне показалось, что они протыкают меня насквозь.

Я пытаюсь спихнуть с себя велосипед, но он всем весом наваливается на мое бедро, отчего по всему телу разливается боль. Слава богу, никто не слышит, как я, постанывая и сопя, лежу в тающем снегу с больной ногой и раненым эго. Джордж пытается сочувственно облизать мне лицо, но я его прогоняю: не готова пока к его извинениям.

Я медленно встаю с влажной земли, к содранным коленям липнут легинсы. Оперевшись на велосипед, я хромаю обратно к коттеджу, что, по ощущениям, занимает целую вечность. Когда я возвращаюсь, на улице уже темно. По лицу катятся тихие слезы, а боль в коленях отражает то, как жалко я себя чувствую.

– В кои-то веки я смогла отпустить все печали, – говорю я вслух Джорджу, толкая велосипед, хоть и знаю, что он уже успел позабыть о своей вине. Ему гораздо интересней вынюхивать обратную дорогу домой. – Потерялась в каком-то ином, далеком от тревог месте, забыла о боли, которую причинила другим. Наконец-то я почувствовала хоть немного покоя среди безумия, но не-ет, Роуз. Так легко ты не отделаешься. Надо пострадать еще. Получай-ка содранные колени и ушибленное бедро. Пусть напомнят тебе, что ты все еще бродишь в чистилище.

– Вы это Джорджу или мне?

Я подпрыгиваю.

Этого еще не хватало. Чарли, очевидно, тоже только что вернулся, а я даже не заметила его у машины и прошла мимо.

– Разговариваю сама с собой, не обращайте внимания, – отвечаю я с явной горечью в голосе. – Больше тут все равно говорить не с кем, да?

– Погодите, Роуз. Вы в порядке? Что случилось?

Я останавливаюсь и наваливаюсь на велосипед, чтобы устоять. Как же я рада, что наконец добралась до дома.

– Упала с велосипеда в лесу. Ничего серьезного.

Тыльной стороной ладони я вытираю с щеки слезу, пытаясь не всхлипывать. Хорошо, что уже темно и Чарли не видит моих слез от жалости к себе.

– О, мне очень жаль.

Я вижу, как он прикусывает губу. Кажется, пытается улыбнуться.

– Не смейте смеяться, – говорю я зло, замечая, как он разглядывает мои ноги. – Вы выглядите так, будто сейчас рассмеетесь, Чарли, но это совсем не смешно!

– Я не собирался.

– Я повредила колени и ушибла бедро.

Чарли вскидывает руки.

– Я не смеюсь, – искренне говорит он. – Позвольте взять велосипед. А вы идите внутрь, отогрейтесь. Вы же промокли насквозь.

Я отдаю ему велосипед и хромаю в дом, проходя мимо джакузи. Я так хотела провести в нем вечер под звездами, пока хоть ненадолго перестал валить снег.

Я захожу в гостиную, не замечая там ни единого следа пребывания Чарли, кроме подушки и аккуратно сложенного на корзинке в углу комнаты одеяла. Я падаю на диван и пытаюсь выпрямить колени, но они ужасно болят. Ощущение возвращает меня в прошлое, в то время, когда я так же падала с велосипеда, а мама утешала меня, говоря, что я храбрее сестры, которая кричала, как резаная, стоило ей хотя бы бумагой порезаться.

Наклонившись, я принимаюсь снимать леггинсы, по одной штанине за раз, морщась, когда ткань сползает по содранной коже.

– Вам помочь?

Надо мной возвышается Чарли с красной аптечкой в руках.

– Вряд ли все так плохо… Ой. Нехорошо как-то выглядит, да?

– Не очень.

Мои колени исполосованы ярко-красными царапинами, в которых застряли мелкие камешки и грязь, и от их вида мне тут же становится плохо. Дыхание перехватывает. Я никогда не проявляла стойкости при виде ран и крови, и неважно, что говорила мне мама.

Чарли встает передо мной на колени, прямо на плитку, и, открыв коробку, достает пластыри, ножницы, мазь и дезинфицирующие салфетки.

– Молодец, старина Марион, – говорит он, а я пытаюсь понять, в какой момент он даст мне приступить к делу. – Нашел под раковиной. Тут все, что нужно.

– Спасибо, очень мило с вашей стороны, – говорю я, наблюдая за его макушкой, пока он нарезает пластырь на полосы нужного размера. – Если дадите мне все это, я справлюсь сама.

Он, кажется, не слышит. Или выбирает игнорировать мою тягу к независимости.

– Будет немного жечь, но важно продезинфицировать рану, – говорит он, вооружившись салфеткой. – Готовы?

Кажется, я не могу говорить.

– Это собираетесь делать вы?

Он выглядит озадаченным, как будто я задала вопрос с подвохом.

– Вам же больно, да?

– Да, – киваю я. К глазам снова подступают слезы, и теперь они никак не связаны с болью. Скорее наоборот.

– Тогда позвольте вам помочь.

Я снова киваю, и он очень нежно придерживает мою левую коленку, аккуратно обтирая царапины салфеткой, а я пытаюсь не дергаться и не зашипеть от боли. Ладони у него холодные, но мурашки бегут не от этого, а от его прикосновения.

– Вы уже это делали? – спрашиваю я, сглатывая странные эмоции, охватившие меня от его осторожности. – Ай!

– Простите, – извиняется он, быстро взглянув на меня. – Да, много раз, но давно. Скажу так: решение моих родителей отправить меня в бойскауты было одним из лучших.

– Вы были бойскаутом?

– Когда-то, – говорит он, переходя к моей правой ноге. – Царапины неприятные, но заживет быстро, только обработаем и наложим повязки.

Он продолжает обрабатывать рану, обхватив ногу под коленом, и через несколько минут я уже перевязана и чувствую себя гораздо лучше.

– Спасибо, – говорю я, все еще немного удивленная тем, как он постарался, чтобы мне помочь. Не ожидала.

– Пожалуйста, – отвечает он, скромно улыбаясь.

Он поднимается, подхватив собранную аптечку.

– Завтра будете как огурчик, вот увидите.

Он берет меня за руку и помогает встать с дивана. Я чувствую на себе его взгляд, когда ковыляю мимо него и дальше по коридору.

– А просить, чтобы вы меня отнесли наверх, это уже слишком? – кричу я, подумав, что надо как-то разрушить то мгновение хрупкой нежности, в котором мы вдруг оказались и которой я так давно не испытывала. – Я шучу, если что.

– Да, слишком, – кричит он мне в ответ, пока я медленно, шаг за шагом, ползу вверх по лестнице. – Мои добрые дела на сегодня закончены. Можем возвращаться к переписке.

Я улыбаюсь себе под нос и, когда добираюсь до второго этажа, слышу вдруг, как Чарли возится на кухне. Теперь, когда первый шок от падения начинает развеиваться, я вспоминаю о том, как невероятно голодна. Ужасно голодна, но сил нет ни готовить, ни даже стоять на ногах. Ни за что.

Я стягиваю