В е т р и н. Ночь была удивительная. Я не помню, когда спал в комнате с окнами в сад.

М и р а. Не нравятся перины? Не избалован?

В е т р и н. Я привык к жесткой постели и простой еде, кузина.

М и р а. Стоит ли постоянно подчеркивать эту «кузину»? Казалось бы, уж на что я знаю подлую натуру мужчин, а вот пришел ты вчера, и все во мне всколыхнулось, и, скажи ты, на любые беспутства бы решилась, даже на преступление.

В е т р и н. Неправда это! Что скоро воспламеняется, скоро гаснет! Ты самое большое препятствие на моем пути.

М и р а. Камень, ох!.. Кусок мяса, братец! Не впервой мне ни с чем оставаться, но на этот раз будет куда больнее.

В е т р и н (подходит к ней, наклоняется, кладет руку на шею, ласкает). От тебя так хорошо пахнет, и кожа у тебя белая, а глаза такие зеленые и глубокие. Моя мама с возрастом тоже начала полнеть.

М и р а. Оставь ты отца, возьми меня!

В е т р и н. Ну как мне на это решиться, когда ты уже сейчас стараешься прочитать меня, как рецепт какой-то? Ведь ты аптекарша? Я потому и цел остался, что никогда никому не позволял влезать ко мне в душу.

М и р а. Кто же ты такой есть?

В е т р и н. Граф Монте-Кристо. Ты, как я полагаю, хочешь спросить, чем я занимаюсь, ну что же, отвечу. Был торговым агентом, был представителем по продаже сельскохозяйственных машин, был бухгалтером, холеным голландским туристам показывал красоты нашего края, промышлял кое-чем, вербовал людей для работы в Западной Германии. И вообще занимался ерундой…

М и р а. Я тебя боюсь.

В е т р и н. Да?..

М и р а. Да! И влечет к тебе именно то, что страшит.

В е т р и н. Змея? Нарисуй сердце в воздухе!

М и р а. Зачем?

В е т р и н. Нарисуй!

М и р а (чертит указательным пальцем в воздухе сердце). Готово!

В е т р и н. Ну, видишь, как ловко у тебя получилось! Это совершенная форма твоего характера и вообще твоя жизнь. Никогда не пытайся перешагнуть через это!

М и р а. Поцелуй меня!

В е т р и н. Нет! Этот запах, и кожа у тебя слишком белая.

Зофия с Отцом возвращаются. На нем пиджак и галстук.

М и р а. От меня исходит запах, и кожа у меня белая…

З о ф и я. Это что, плохо?

Никто не ожидал услышать такого вопроса, да еще подобным тоном; Мира поворачивается на стуле и смотрит на нее, Ветрин поднимает голову. Отец в черном пиджаке стоит оторопело, сжимая под мышкой папку. Бьют часы: одиннадцать ударов.

В е т р и н. Одиннадцать. Поезд приходит в десять, автобус не остановился, движение на шоссе не такое уж большое. Майонез растекается.

О т е ц. Нет нужды намекать, что на мое торжество никто не прибудет и усилия моих бедных девочек оказались напрасны, ибо лично я никаких иллюзий на этот счет не питал и мне уже давно нет дела до посторонних. У меня есть свой мир, свои интересы, меня не волнуют сплетни общества. Отсюда я вижу больше, чем могут увидеть сто пар любопытных глаз! Стоит мне захотеть, и я увижу больше, чем глядя в сто пар вожделенных глаз!

В е т р и н. Мне это известно: вы всегда смотрели мимо человека.

З о ф и я. Дядя, к чему вы вообще ему что-то объясняете?!

В е т р и н. Потому что боится, а вдруг в самом деле кто-нибудь явится!

З о ф и я. Кто же?

М и р а (неожиданно выпаливает). Милан.

Пауза.

В е т р и н (включает транзистор, раздается ритмическая музыка. Выключает транзистор). Пардон!

З о ф и я (поспешно, срывающимся от волнения голосом, запинаясь, словно спасая утопающего). Глупости! Болтовня! Ерунда все это! Дядя, вы же знаете, придут все, да еще ломиться будут как бараны, три дня потом убирать придется! Я уже вижу доктора Дебеляка, как он стоит, расставив свои толстые ноги, и произносит речь (подражает, грассируя): «Дорогой старина, пожалуйста, прими эту желтую канарейку, которую мы с женой дарим тебе в качестве символа певческих вечеров!» А супруги Шивец со своим обязательным подарком — обуженной пижамой домашнего пошива. Она будет говорить мужу: «Видишь, Оскар, он, — при этом обнимая тебя за талию, а муж будет кисло улыбаться, — он вот форму держит, все такой же!» Вебер украдкой будет отхлебывать из моей рюмки, в то время как ты будешь показывать его Юстине звезды или помидоры. Для Гуштина я испекла пирог, хотя наперед знаю, что его гусыня будет зудеть и гнать от стола: «Ой, Миша, не нужно, тебе нельзя! Миша, образумься, у тебя же сахар сто восемьдесят!» Супруги Каштан! Верник! Ламут! Тебя все уважают… приятные люди, согласись, дядя, ведь… (Внезапно замолкает.)

Отец стоит с низко опущенной головой. Мира смотрит в пол. Ветрин идет в глубь сцены, к столу.

Может, я что не так говорю?

М и р а. Не так!

З о ф и я. Почему?

О т е ц (тихо). Зофи, спасибо, ты так добра… но ведь ты сама знаешь: никого из них в прошлом году не было… и в позапрошлом…

З о ф и я. В прошлом году мы никого не звали, ты же был болен!

М и р а. И три года назад тоже.

О т е ц. Я уже давно никого из них не видел. Ну да ладно! Время стерло в памяти их лица. Нет необходимости, чтобы они приходили, верно, Зофи, ни к чему. Все забыто…

В е т р и н (в наступившей тишине). Единственный гость — и тот незваный! И все же я гость, дядюшка, налейте мне вина!

Это сказано как приказ. Отец автоматически поворачивается, понуро идет к столу, берет бутылку вина, наливает. Мира чертит в воздухе сердце и показывает Зофии, которая стоит оторопело; обе прислушиваются к разговору Отца с Ветриным.

М и р а. Смотри!

З о ф и я (рассеянно). Да! Конечно!

В е т р и н. Я осмотрел дом.

О т е ц. Я слышал.

В е т р и н. Был на чердаке.

О т е ц. Знаю.

В е т р и н. В одном месте черепица уже осыпается.

О т е ц. Пока не протекает.

В е т р и н. Ну так будет протекать! Дымоход без изоляции.

О т е ц. Никогда не дымило.

В е т р и н. В деревянных перилах на лестнице завелся червь. Когда он появился?

О т е ц. Давно уже. Я не помню. Это обычное дело.

В е т р и н. Раковины и унитазы старые. Когда вы дом построили?

О т е ц. В тридцать шестом.

В е т р и н. Мы в тот год жили в Галевице, пол был трухлявый, по стенам текло. Тогда мало кто из учителей строил себе дома. В тридцать шестом, если вспомнить, в нашей распрекрасной стране было порядком деятелей, которые не представляли себе известных удобств в другом месте, кроме как во дворе. Революция им спасла от простуды одно место. Пардон, сестренка! У вас же, дядя, в доме и туалет, и ванна. Похоже, дополнительные доходы?..

М и р а. Мы слишком долго умывались в тазу.

В е т р и н. Кто посильнее, тот и поизобретательней.

З о ф и я. По какому праву вы устраиваете дяде допрос?!

В е т р и н (берет из стопки тарелок,