З о ф и я. Прости! Я с самой весны думала, как устроить эти именины получше, а сегодня мне страшновато. Это вроде самозащиты получилось.

М и р а. Я знаю! Капля кислоты упала на благородный металл, на жертвенный алтарь, на прекрасные мысли.

З о ф и я. Ты меня двадцать пять лет переносишь такой, какая я есть, и, хотя я всегда казалась тебе смешной и немного чудаковатой, притворной, ты никогда не смеялась мне в лицо.

М и р а. Ты прекрасно знаешь, что у меня на это есть свои причины.

Короткая пауза.

З о ф и я. Он был у тебя вчера?

М и р а. Не пришел. И не спрашивай, сама скажу: да, я бы ему открыла! Всю ночь я не спускала глаз с двери, казавшейся мне триумфальной аркой, вокруг которой должна рассеяться мгла, чтобы я могла пройти через нее. Он не постучался. Я бы душу на порог положила, пусть бы наступил на нее, если б она у меня была. И эти наши садики, скатерки, часы и барометры, поверишь ли, все бы на нары променяла, только бы с ним вдвоем. А он дверь не открыл. От сидения я отекаю, вот в чем дело… Зофи, ты и вправду не видишь, что мы с тобой сморщились, как высохшие яблоки, что мы живем в резервации, которая только затем и не обнесена забором, что ее нет смысла уничтожать, она никому не нужна…

З о ф и я. Ты думаешь, Милан поэтому…

М и р а. Поэтому он ушел из дома. Но опоздал. Блудный сын всегда попадает в дурную компанию. Этот осел Милан думает о семье, а мы думаем о нем, но ни один из нас не сделает шагу вперед. С таким грузом за спиной стены не перелезть.

З о ф и я. Как ты можешь говорить такое, Мира? Ты же не перестаешь думать о Милане!

М и р а. Это старик думает! Сын — его семья. Стоя перед зеркалом, он бранит, поучает, пристает с просьбами — разговаривает с тенью своего сына, которого считает своей семьей.

З о ф и я. Зачем ты мне это сейчас рассказываешь?

М и р а. Потому что ты затеяла семейное торжество, а я знаю, это торжество обернется трагикомедией…

З о ф и я. Я этому не верю!

М и р а. Святоша! Где ты живешь? Люди на ракетах летают, пахари на тракторах пашут, на юге Сахары миллионы людей умирают с голода — а ты разыгрываешь сельскую пастораль.

З о ф и я. Вы меня взяли в свой дом еще ребенком, когда я осталась сиротой. Я не знаю людей лучше вас, и жизни не знаю лучшей.

М и р а. А мы из тебя служанку сделали. Старый слепой медведь держит тебя в берлоге.

З о ф и я. Как у тебя сегодня со временем?

М и р а. Я утренним автобусом поеду в свою аптеку. Все-таки развлечение.

З о ф и я. А потом вернешься?

М и р а. Да! Обратно в сушильную камеру. Сушеные яблоки и сливы!

З о ф и я. Это неправда!

М и р а. Я помню, какой ты была девочкой, Зофи. Когда ты оказывалась в темноте, лицо твое светилось, твоя улыбка излучала свет; все, к чему прикасались твои длинные пальцы, пело. А в кого ты теперь превратилась?!

З о ф и я (ставит фужер на стол, подходит к Мире, обнимает ее за плечи). Ты была прекрасной… розой!

М и р а. Ничего-то от меня не осталось. Поэтому он и не пришел. И не придет.

З о ф и я. Но почему именно он?..

М и р а (выпрямляется, с силой). Мне хочется, чтобы он разрушил все, чем я жила до сих пор! Все до основания! Он это может.

З о ф и я. Да!

Слышны шаги на чердаке, стук по стенам.

Кто это? Дядя?

М и р а. Нет! Это он. Дом оценивает.

З о ф и я. Не понимаю…

М и р а. Неужели ты не почувствовала вчера, сразу как только он вошел, — он стал хозяином всего, что здесь есть?

З о ф и я. Дыхни-ка на меня! Вроде не выпила. Оглянись вокруг: день, солнце светит, там дорога, автомобили проносятся мимо… Что ты городишь?! Какой еще хозяин?!

М и р а. Хозяин этой прогнившей развалюхи. Для него она имеет особое значение. Сначала надо завладеть тем, что собираешься потом уничтожить.

Звуки шагов наверху, стук по водопроводным трубам.

З о ф и я. И впрямь ходит… Как он осмеливается?!

М и р а. Отец перепишет на его имя дом и все прочее имущество.

З о ф и я. Ну, такое лишь во сне может присниться! Ты знаешь что-то, чего я не знаю?

М и р а. Я знаю, что этот человек заберет все, что сможет, кроме меня.

З о ф и я. Ты сходишь с ума!

М и р а. Нет! Послушай же! Стучит так, будто требует. Он ничего не спрашивает. Возьмет все, может, даже тебя. Меня он не возьмет, хотя я этого хочу.

З о ф и я. Да он всего лишь приблудный дальний родственник. Кто в здравом уме даст ему что-либо?!

М и р а. Отец по своей слепоте.

З о ф и я. Опять не понимаю.

М и р а. В честь блудного сына заколют тельца… Для блудного сына и дом, и все прочее. Ты же видела, как он шептался вчера с отцом, после чего отец отступился.

З о ф и я. Ты полагаешь, этот человек знает о Милане нечто такое, что может скомпрометировать отца?

М и р а. Знает!

Стук прекратился.

З о ф и я (медленно и раздельно). Может, все, что ты сказала, правда и он действительно припер дядю к стенке, только я ему не дамся. Не дамся, Мира.

М и р а. Как это?

З о ф и я. А так, ни за что!

М и р а. Почему?

З о ф и я. Твой отец взял меня к себе, когда вы сами впроголодь жили. Он был первым человеком, кто взял меня на руки и приласкал. Только он смотрел на меня с улыбкой, садился рядом с моей постелью и отгонял мои страхи. Он показывал мне форель в ручье, маргаритки, ноготки, светлячков, звезды, багряную луну, нес меня на плечах, возвращаясь с прогулок. Обычная лужа превращалась у него в сверкающие морские просторы, по которым плыли корабли. Если у нас бывало плохое настроение, он рисовал нам картинки, чтобы развеселить. Всегда заботился о нас, развлекал, был удивительно добр, был для нас всем! Всем, понимаешь, Мира!

В глубине сцены появляется  О т е ц  в старом домашнем халате, под мышкой у него папка. Останавливается, женщины его не замечают.

М и р а. Просто невероятно, что ты именно такой представляешь себе нашу жизнь!

З о ф и я. Именно такой, Мира!

М и р а. А мама? Ее смерть, эти дни в больнице?

З о ф и я. Он страдал больше всех!

М и р а. И ты никогда не задумывалась о себе? Прислуга целую жизнь, старая дева. Высушенная груша.

З о ф и я. Ой, Мира! Мы уже сто раз становились свидетелями твоих романов, и всякий раз, когда на тебя это находило, ты кричала: «Сумасшедший дом! Поджечь его! Сбежать!»

М и р а. Скажи откровенно: ты в самом деле никогда не была влюблена?

З о ф и я (после паузы). Я люблю