Марта вздохнула снова и, глядя на меня, стала словно оправдываться:

— Извини, Николай, но мне надо было поговорить с кем-то; это так мучительно всё хранить в себе… Я утомила тебя…

— Марта, не стоит извиняться, ты сделала правильно, рассказав всё; тебе будет легче…

— Да, мне стало легче, ты прав… Я знаю, вы долго не задержитесь здесь. Я отпущу с тобой Бена, но ненадолго.

— Почему? — я был удивлён.

— Скоро придёт мой муж. На днях он стал Путником…, - на её глазах навернулись слезы. Не знаю, что они значили: радость или сомнение и страх… Марта вышла из дома, а я не стал удерживать её. Ей надо было побыть одной.

Утром Марта была обычной — весёлой и улыбающейся, но глаза выражали непонятное чувство — в них была и признательность и смятение, и лишь изредка проскальзывали искорки неподдельной радости и счастья.

Бен облазил весь сад. Прошёлся по всему дому, заглянув куда только было можно. После чего выдал:

— Ник, мы можем снова путешествовать, я готов! — и, немного смутившись, глянул на Марту. — Мам, можно?!

— Конечно, можно. Но так скоро?

— Мам, ведь дома всё в порядке. А там столько всего…

Марта не возражала, она только положила нам в сумму вяленых ягод, яблок и душистые пшеничные лепёшки, которые я помнил всегда. Так, как пекла их Марта, больше ни у кого не получалось.

И вот мы с Беном снова в пути. От дома отошли не сильно далеко и задумались, куда же теперь держать путь?

— Ник, мы были на Розовой, а куда теперь? — спросил Бен.

— Не знаю. Куда скажешь ты, туда и отправимся.

— Ник, но ведь я не знаю, где тебе надо побывать!

— Слушай: от Розовой до Янтарной всего восемь планет, но теперь на одну меньше.

— А как они называются?

— Жемчужная, Хрустальная, планета Цветов, планета Озёр, Радужная, Сиреневая и Янтарная.

Бен слушал внимательно. Задумавшись, он остановился совсем и даже присел на траву у дороги. О чём думал этот мальчишка, какие мысли роились в его голове? Но вдруг он резко вскочил и объявил своё решение:

— На Радужную!

— Почему именно туда?

— Если есть радуга, а она на небе; значит на Радужной планете можно пройти по радуге! Хотя… — он скорчил гримасу.

— Бен, Радужная, это не значит: сама радуга.

— Я тоже так подумал.

В нём ещё так открыта сквозила такая чистая детская наивность, что приводило меня в восторг. Эта душа ещё ничем пагубным не тронута, и мне хотелось защитить его как сына, если бы у меня был такой. Впервые за всё время я испытал отцовские чувства к Бену. Это было так необычно и непонятно, но на миг я оказался на вершине блаженства: я испытал неведомое мне чувство и сохранил его в себе.

Бен тряс меня за руку. Это стало его привычкой:

— Ник, Ник, о чём ты задумался? Ты стал такой… такой…

— Какой? — удивился я.

— Ну не знаю, далёкий что ли… Вроде бы ты и здесь, и в то же время так далеко, далеко, но такой родной…

То, что почувствовал я, передалось Бену. Я прижал мальчишку к себе; и так мы перенеслись на планету Радужную…

Бен, оттолкнувшись от меня, замер от восторга, да и я был изумлён…

— Ник, где мы? — снова тормошил меня за руку Бен. — Мы в сказке?

— Нет, Бен, мы на Радужной.

— Уже?! Вот это да! Никогда бы не подумал, что такое возможно…

И я не мог вообразить себе, что такое бывает. Мы стояли с Беном в какой-то рощице; перед нами, чуть поодаль виднелся просвет. Мы медленно пошли к нему, озираясь по сторонам. Здесь всё было как в сказке. Деревья вокруг нас несильно высокие, раскидистые, стволы ровные, светло-коричневые, ветвились почти от земли. На тонких и хрупких веточках мутовками (веером) разрастались листья. Узкие и длинные, они были плотными и образовывали на кончике пику, что, казалось, прикоснись — и поранишься. Но нет, они были безвредны. Бен осторожно потрогал их руками:

— Совсем не жёсткие, смотри, Ник, а с этой стороны вовсе другой цвет…

И правда, верхняя поверхность листьев, бордовых и тёмно-оранжевых оттенков, отличалась от другой стороны. Снизу листья опушённы, что придавало им сизый оттенок.

Трава казалась жёлто-зеленоватой, что составляло резкий контраст в сравнении с листвой. Где-то в ветвях щебетала птица. Бен пытался её разглядеть, но не нашёл.

Внезапно мы вышли из рощицы и увидели, что находимся в чьём-то дворе. Перед нами тянулись ровные грядки, на которых уже хорошо завязалась капуста и начинали спеть помидоры. В стороне огорода стоял дом, большой и красивый с надстройкой на крыше — он производил впечатление. Всё здесь было ухожено и аккуратно. Мы направились к дому. Вход в дом образовывал туннель виноградника, и в проход свисали крупные грозди янтарно-жёлтых ягод, налитых так, что были чётко видны семена.

Но в дом войти нам не пришлось. Из-за угла вышел мужчина и посмотрел на нас с удивлением.

— День добрый, хозяин, — обратился я к нему.

— День добрый, — отозвался тот, с любопытством разглядывая нас.

— Мы путешествуем, — сказал я, — и попали в рощицу, из которой вышли к дому.

— Это персиковая роща.

— Персиковая? Удивился Бен. — Но там нет персиков!?

— Она так зовется, вот и всё. Что ж, проходите, если уж пришли.

Мужчина был не рад нам, видимо, мы его отвлекали от работы.

— Отдохните немного там, — он указал рукой в сторону двух раскидистых деревьев во дворе дома, — я сейчас вернусь.

Мы с Беном пошли, переглядываясь, куда нам указали.

— Странный он какой-то, — сказал, о чём-то размышляя, Бен.

— Он просто занят, — отозвался я.

Под деревьями стоял небольшой столик на одной ножке, врытой в землю, и с двух сторон от него — лавочки. Мы сели с Беном друг против друга. На столе стоял кувшинчик с малиновой жидкостью, а рядом в подстаканнике — стакан. Мы не были уставшими, и вынужденное безделье тяготило нас. Уйти не было возможности, это значило оскорбить хозяина, а он явно задерживался.

И вот он появился снова — он, и не он… Теперь, вместо темного хитона, обнажавшего его ноги чуть выше щиколотки, на мужчине была белая одежда, скреплённая на правом плече крупной брошью, ткань мягко спадала к ногам. Левое плечо и рука обнажены, правую же скрывали складки ткани. Лишь облик говорил, что перед нами тот же человек: тёмные волнистые волосы обрамляли открытое лицо с правильными чертами. Над живыми лучистыми глазами цвета волны