— Мам, ты скоро? Дед уже готов.

— Не торопи маму, наверняка, она красотунаводит! — одернул Гошку Владимир Александрович.

И он и Гошка уже сдали меня, да я и сама уже почти сдалась.Где ты, комарик? Но ни комара, ни второго зайца, да и сосны вот-вот вырубят…

И приняв весьма независимый вид, я вышла на лужайку.Миклашевич сразу вскочил мне навстречу, демонстрируя хорошие манеры, поцеловалруку и шепнул:

— Прости меня, Олеська, я же тебя люблю.

И улыбнулся такой обаятельно-виноватой улыбкой, что я ивпрямь простила ему недавнюю безобразную сцену.

После действительно невероятно вкусного и на удивлениеприятного и непринужденного ужина мы втроем вернулись домой, а Миклашевичпоехал к себе в отель, расположенный в пятнадцати километрах. Он был самапредупредительность и деликатность.

— Олеся, — спросил Владимир Александрович, когдаГошка ушел спать, — может быть, надо было пригласить Дмитрия Алексеевичапожить у нас, места хватит?

— Нет, это ни к чему.

— Девочка, ты сомневаешься?

— Еще как!

— Но почему? Он, по-моему, очаровательный,интеллигентный, широко образованный человек и любит тебя, искренне любит.

— Вы так думает?

— Ну, я, знаешь ли, доверяю своей интуиции.

— У него очень тяжелый характер.

— Но ты же умная женщина, ты сумеешь с этим справиться.И потом, даже тяжелый характер куда лучше бесхарактерности… Увы, мой сыноказался именно таким, бесхарактерным… К тому же Дмитрию Алексеевичу ужепятьдесят, он угомонился в значительной мере…

— То есть вы советуете мне принять его предложение?

— Разумеется. Постой, а разве ты еще не приняла?

— Нет, более того, я ему отказала…

— Но он ведет себя так, будто… Послушай, а ведь в этоместь наверное своя прелесть, когда мужчина так резко берет все на себя… Ты ведьлюбишь его?

— Я когда-то безумно его любила…

— Да? Но послушай, мне казалось, что для любой женщинысамое большое удовольствие утереть нос не понявшему ее чувств кавалеру, а?

В этом есть сермяжная правда, — засмеялась я. — Ноне настолько же, чтобы обрекать себя на постоянную нервотрепку. Чтобы жить вбраке с Миклашевичем и терпеть его кошмарный характер, надо либо безумно еголюбить, либо быть материально в нем заинтересованной. Первое уже в прошлом, авторое сейчас для меня неактуально, да и вообще неприемлемо.

— Знаешь девочка, по-моему, ты хорохоришься, я сегоднянаблюдал за вами, вы хорошая пара. Он тебя любит… И он страшно одинокийчеловек…

— Естественно, одинокий, с таким-то характером…

— Но он же так обаятелен, умен, образован.

— До определенного момента.

— Олеся, у него своих детей нет?

— Насколько мне известно, нет.

— Прости, девочка, за бестактный вопрос, у тебя естькто-то другой?

— Нет, в общем-то нет.

— Значит, на примете кто-то?

— Тоже нет.

— Тогда я тебя не понимаю. Прости, но тебе скоро сороклет, конечно, в наше время это не возраст, но… Почему бы не попробовать,сейчас, на совершенно новых основаниях? Ты вполне самостоятельна, он тоже,Георгий будет жить со мной, это решено, а может теперь все и сложится?

— Владимир Александрович, я не пойму, вам-то зачем этонужно?

— Мне его жалко, Олеся… Ты нужна ему.

— Да, мощное обаяние… Вот не ожидала от вас.

— Видимо, меня подкупило его романтически-мужественноеповедение.

— Слышали бы вы, что он мне кричал накануне моегоотъезда!

— Ну, милая, мало ли что можно крикнуть сгоряча!

— Мужская солидарность в действии?

— Знаешь, ты мне не чужая, я люблю тебя как дочь, ихочу, чтобы твоя жизнь была устроена. Ты попробуй! Не надо сразу венчаться,расписываться, если ничего не выйдет, просто разбежитесь… А может и сладится,кто знает, вы же не пробовали жить вместе. Иной раз человек невыносимый наработе и в, так сказать, амурных отношениях, бывает прекрасным мужем. Знаешь,есть такая еврейская мудрость: «Хороший человек не бывает хорошим мужем».Ладно, не стану больше к тебе приставать, ты сама должна все решить, но своюточку зрения я высказал. Ложись и постарайся уснуть.

Легко сказать, а как уснуть после всего этого? И Миклашевичбыл сегодня поистине неотразим, настолько, что червячок сомнения стал слегкаточить меня. Ладно, доживу до утра, а там посмотрим, утро вечера мудренее.

И вдруг на ночном столике затрясся переведенный на вибрациюмобильник. Я испугалась. Номер не определился.

— Алло!

— Дурища, я же люблю тебя! — раздался голосМиклашевича и телефон отключился.

Вот сволочь! Прекрасно понимает, что я не сплю и терзаюсьсомнениями, потому и дурища… А вот напишешь такое в романе, скажут — так небывает! Ну и пусть говорят, я теперь точно знаю, что бывает… На встречах считателями меня часто спрашивают, бывают ли в жизни такие мужчины, как в моихроманах, и я с чистой совестью отвечаю: Нет! Это сказка! И тут я уснула.

Утром меня никто не будил и я проснулась в половинеодиннадцатого, чего со мной практически не бывает. И первое, что я услышаласквозь открытое окно, раскатистый смех Миклашевича. Он уже тут, черт бы егоподрал. Обложили меня, обложили, вспомнился любимый Высоцкий. Я встала иподошла к окну. За столом в саду сидели трое и… играли в скрэббл! Простосемейная идиллия. Но самое смешное было в том, что все были в одинаковыхполосатых футболках! Наверняка идея Миклашевича. Интересно, что бы это значило?Мне вдруг стало весело. А что, чем черт не шутит, может быть он и в самом деленуждается во мне и в моем сыне и свекре мало ли, всякое бывает… И ведь я не могусказать, что вовсе к нему равнодушна, я просто защищаюсь так…

Едва я появилась на крыльце, как Владимир Александровичвскочил, отдал честь и, вытянувшись во фрунт, отрапортовал:

— Капитан, экипаж в составе старпома, боцмана и юнгиготов к выполнению любого задания!

— А кок в экипаже есть? Капитан голоден!

Я видела, как все трое просияли оттого, что я поддержала ихдурацкую игру.

— Юнга, на камбуз , — скомандовал старпом.

А боцман Миклашевич поспешно собрал карточки и фишки.

— Выспалась? — заботливо спросил ВладимирАлександрович.

— Да!

— И, судя по всему, у тебя хорошее настроение. Я какстарпом предлагаю после завтрака отправиться всем экипажем на озеро, купаться.Сегодня жарко!