писал весьма занимательный сборник рассказов, озаглавленный как «Забавы придворных». Эти воспоминания сбивчивые и обрывочные, но они полны вдохновения и остроумия, в них мы встречаем такое же смелое использование текста Писания, как и в поэзии вагантов. Кроме того, ничто не связывает Мапа с тем «веселым пьяницей», автором застольных песен, которые некогда ему приписывались. Кое-что из голиардской поэзии вполне могло быть им написано, хотя нет никаких современных доказательств того, что он сочинил хотя бы несколько стихов, и тем более нельзя предположить, что все это принадлежит ему. В течение целого столетия эта поэзия распространяется на значительной территории, в ней можно найти самые разные темы и жанры – от школьной поэзии до народной баллады или песни. Все это нельзя приписать даже объединенной группе людей. Ее главным центром была Северная Франция, а особенно – аудитории местных соборных школ и первых университетов. Следы этой поэзии можно встретить и в других местах, например в Германии. С течением времени она распространилась по всей Европе. Ваганты были школой или, если угодно, эпохой, но определенно не одним человеком.

Тем не менее современные исследования преуспели в установлении личностей некоторых ранее неизвестных представителей этой загадочной группы, в первую очередь Примаса и Архипииты. Примас был одним из самых известных средневековых поэтов вплоть до эпохи Боккаччо. В XIII веке он вместе с Овидием защищает тылы Грамматики в шуточной битве пред Орлеаном. Салимбене называет его «великим пройдохой, великим насмешником и величайшим, обладавшим быстрым пером стихотворцем. Если бы он сердце свое посвятил любви к Богу, он бы достиг многого в богословии и был бы весьма полезен Церкви Божией»[125]. Он стал фигурой почти мифической, автором искусных стихов всех видов, который пел, открывая свой рот лишь наполовину, потому что обладал лишь половиной пребенды; а в одном соревновании он бросил две замысловатые строчки, подводящие итог всему Ветхому и Новому Завету:

Quos anguis tristi virus mulcedine pavit,

Hos sanguis Christi mirus dulcedine lavit.

Тех, кого змеиный яд сковал наслаждением,

Чудесная кровь Христа омыла сладостью.

Сегодня нам известно, что его звали Гуго и что примерно в 1140 году он был каноником в Орлеане, учился и преподавал в Париже и объездил бо́льшую часть Северной Франции. Маленький и безобразный, он был озлоблен потерей богатства и общественного положения, что лишь обостряло его язвительный ум. Хорошо зная классиков, он обладал поэтическим даром и великолепным стилем, и, хотя многие из его работ утеряны, уцелело достаточно, чтобы определить его место среди средневековых поэтов. «Человек контрастов – мастер плавных гекзаметров и безупречных стихотворных ритмов, автор язвительных и грубых стихов, написанных на смеси французского и латинского. С одной стороны, он тонко чувствующий и красноречивый автор, с другой – грубиян, извергающий мерзости, которые могли бы посрамить уличного беспризорника, – таким показывает его Вильгельм Мейер со всеми оттенками, которые раскрываются при сочетании эрудиции, остроумия и интуиции»[126].

Джон Аддингтон Саймондс однажды сказал, что о личности Архипииты «мы знаем столь же мало, сколь о Гомере», однако теперь это уже не так. И хотя его имя до сих пор нам неизвестно, мы знаем, что он был на службе у Регинальда, архиепископа Кельна, и архиканцлера Фридриха Барбароссы и что его стихи были написаны для обоих его покровителей в Германии, Провансе и Италии примерно в 1161–1165 годы. Обладая рыцарским происхождением и классическим образованием, он зависел от щедрости архиепископа, к которому не стеснялся обращаться – особенно осенью, когда все деньги уже были потрачены, а на зиму требовались рубашка и плащ. Когда же ему предлагают за неделю написать эпическую поэму об итальянских кампаниях императора, он жалуется, что не может писать на пустой желудок, ведь качество его стихов зависит от качества его вина:

Tales versus facio quale vinum bibo.

Каково вино в бокале, таковы ж и рифмы.

Однако он не был лишь наемным писакой, он был истинным поэтом, возможно, величайшим представителем голиардской школы и автором ее главного шедевра – «Исповеди Голиаса», также посвященной архиепископу. В «Исповеди» описаны соблазны юношества в Павии, и в ней же мы встречаем хорошо известные строфы о радостях таверны, начинающиеся так:

Meum est propositum in taberna mori,

Ut sint vina proxima morientis ori.

Tunc cantabunt letius angelorum chori:

Sit Deus propitius huic potatori[127].

В кабаке возьми меня, смерть, а не на ложе!

Быть к вину поблизости мне всего дороже.

Будет петь и ангелам веселее тоже:

«Над великим пьяницей смилуйся, о боже!»[128]

Вино, женщины и песня – вот основные темы большей части голиардской поэзии, и именно они вынесены в название лучшего сборника английских переводов, выполненных Джоном Аддингтоном Саймондсом. Эти стихи прославляют утехи в таверне в залихватских застольных песнях, которые не принадлежат ни одной конкретной эпохе. Многие из них были недавно переизданы в хрестоматии для немецких студентов: Carmina clericorum… Supplement zu jedem Commersbuch. «Сделаем же глубокой глоток, а за ним еще один!» – вот их излюбленный рефрен. Венера появляется здесь еще чаще, чем Вакх: языческая Венера, которая не хочет, а в случае клириков и монахов не может увенчать свою любовь браком, прославляется в пылких призывах к чувственной страсти. В народных стихотворениях о куртуазной любви мало формальной сентиментальности, но иногда в них появляется куда более трогательный голос покинутого, который, подобно байроновскому плачу, начинает свою песню так:

Humor letalis

Crebro me vulnerat,

Meisque malis

Dolores aggregat.

Злою молвою

В сердце угрызаюсь,

Смертной тоскою,

Раненый, терзаюсь[129].

В другой песне неприкрытый реализм последствий измены предваряется апострофой о любви и весне:

Tempus instat floridum,

Cantus crescit avium,

Tellus dat solatium.

Eia, qualia

Sunt amoris gaudia!

Наступает время цветения,

Птиц разрастается пение,

Дает нам земля утешение.

До чего ж чудны

Радости любви!

Наслаждение любовью, молодостью и весной, радость открытого пути, скитаний и беззаботного существования, восхищение простой жизнью – этим духом пронизана поэзия вагантов. Ее взгляд на жизнь откровенно языческий, полный скорее наслаждения этим миром, чем аскетическим предвкушением грядущего. Это