Ворчаков решительно нырнул из зноя уже раскалившейся Сенатской площади в спасительную тишину и прохладу здания суда, пробежал длинным коридором и наткнулся на вальяжно покуривавшего у окошка Берию, чему несказанно удивился:

– Лаврентий! У вас уже все готово и больше нечем заняться?!

Берия не оборачивался.

Но, как показалось Ворчакову, усмехнулся.

– И давно. Только вас, Никита, и ждем. Они там, а я здесь. Так что сейчас докурю, и пройдем в кабинет судьи, который я тут без вашего спросу временно оккупировал. Там проведем короткое совещание. И – можно будет начинать…

Никита пожал плечами.

Именно так он все это и представлял.

Рутина.

Самое интересное начнется после Парада.

Если, разумеется, не вмешаются господа большевички.

Но даже если и вмешаются – нам только лучше.

Наших, тех кого действительно стоит беречь, в это время на Красной площади не будет.

А остальных – можно и проредить.

Для полноты, так сказать, народного гнева…

Ворчаков дождался, пока Берия тщательно затушит папиросу в приспособленной кем-то из судейских под пепельницу банке из-под бразильского молотого кофе.

И они не торопясь прошли по короткому коридору в сторону приемной окружного судьи, где и предполагалось провести совещание…

Состав присутствовавших в совещательной комнате Ворчакова удивил.

Кроме них с Берией там оказались только сам Старик с неизменным Николенькой, комендант Кремля и несколько старших армейских и гвардейских офицеров.

Ни руководителя московского департамента Имперской безопасности, ни представителей пресс-службы, ни церемониймейстеров, ни генералитета: у Никиты неприятно кольнуло под ложечкой, но предупредительный Берия с улыбкой пояснил, что они еще не подошли.

Получают нагоняй у Верховного за хреновую подготовку мероприятия: Валентин Петрович им сейчас такого фитиля вставляет, что, по слухам, не нашел времени, чтобы принять самого Ворчакова.

– Это ведь так?

Никита коротко кивнул.

Напоминание о пережитом в приемной Канцлера унижении было крайне неприятным.

Впрочем, Берии этого не понять, он не дворянин, он – мингрельский крестьянин.

Несмотря на очевидность и рутинность происходящего, что-то сильно тревожило Ворчакова, он не мог понять, что именно, и это было настолько невыносимо, что, не скрываясь, он начал разглядывать тоже чем-то обеспокоенных и по-прежнему молчаливых присутствующих.

Глядел перед собой о чем-то задумавшийся Старик.

Копался в своем необъятном портфеле, скривив обезображенное ожогами лицо, Николенька.

Нервно курил Берия.

О чем-то негромко переговаривались собравшиеся у открытого окна офицеры.

Ожидание накапливалось, становилось вещественным и ощутимым.

Оно просто не могло не прорваться, и первым после Ворчакова это почувствовал Берия.

Встал со стула, затушил окурок в пепельнице, хмыкнул.

– А не послушать ли нам пока радио, господа, – говорит, поглядев на часы, – раз уж мероприятие все равно задерживается. Там сейчас как раз идет моя любимая утренняя программа о путешествиях. Сегодня должны говорить об Испании. Программа, правда, скоро закончится, но все самое интересное, как правило, бывает именно в конце. Я бы послушал. Никто не возражает?

Кто-то из офицеров неуверенно хмыкнул: слишком уж необычным выглядело предложение главного российского тюремщика.

Но не возразил.

Ворчаков тоже, подумав, соглашательски пожал плечами: времени до начала Парада у них предостаточно. А Канцлер способен еще долго гонять нерадивых службистов. Никита привычки Валентина Петровича давно изучил, не удивлялся.

Хочет Берия послушать радио – пусть слушает.

Кто бы возражал…

Ну а Лаврентий, не дожидаясь ответа остальных, уже включил стоявший в углу радиоприемник и теперь крутил верньеры, настраиваясь на нужную волну. Наконец настроил и, повернув рычажок увеличения громкости, шагнул в сторону: кабинет окружного судьи наполнили жаркие звуки фламенко, перемежаемые сухим щелканьем кастаньет и поющим что-то по-испански грустное низким женским голосом.

– Это, видимо, заставка, – любезно пояснил Берия. – Или, как на радио говорят, – перебивка. Сейчас музыка доиграет, и начнут. Точнее завершат. Нужно было чуть пораньше подключиться. Но, надеюсь, самое интересное не пропустим…

Музыка тем временем закончилась, прозвучали знаменитые на всю Европу позывные «Имперского маяка», и бархатный женский голос произнес:

– Сегодня, восемнадцатого июля тысяча девятьсот тридцать шестого года, в конце программы о путешествиях по Испании мы завершаем ее, как это принято, прогнозом погоды: как сообщает наш корреспондент из Сеуты, сегодня над всей Испанией безоблачное небо. Повторяю: над всей Испанией безоблачное небо. И таков же прогноз для Москвы. А теперь для слушателей в древней имперской столице звучит редкий спиричуэл из нашей коллекции избранного: «Туман на родных берегах»…

Ворчаков резко поднялся и только теперь обратил внимание, что все собравшиеся смотрят на него.

Берия выключил радио, и в комнате застыла напряженная, мучительная тишина.

Ворчаков прикрыл глаза и медленно потянул из кармана коробку с папиросами.

Потом передумал.

– Что ж вы, – усмехается, – Лаврентий Павлович, не дали мне послушать эту замечательную композицию?! Я за ней который день гоняюсь, все пытаюсь понять, о чем песня. А она, оказывается, вот о чем…

Берия вздохнул и хотел было уже что-то ответить, но неожиданно вмешался Старик.

Хотя – какой старик?!

Когда он вел добровольцев из Ясс, топил царицынских большевиков в Волге и врывался во главе своих «дроздов» в Белокаменную, ему, генерального штаба русской императорской армии генерал-майору Михаилу Гордеевичу Дроздовскому, – еще не исполнилось и сорока.

Значит, осенью будет пятьдесят пять.

«Объект № 4», точнее, бывший «объект № 4» подошел к окну, распахивая его пошире, вдыхая полной грудью утренний московский воздух.

И неожиданно усмехнулся.

– Все говорят, – кривится, – что у меня отсутствует чувство юмора. Возможно и так. Но согласитесь, шутку я с вами, Никита Владимирович, и с вашим безумным фюрером выкинул замечательную. И радио Лаврентий правильно выключил: дерьмо этот «Туман», я его еще в Румынии возненавидел. А если уж вам хочется песен, – вот, послушайте…

За окном и вправду, пока где-то на самой границе восприятия, звучал знаменитый строевой «Марш сибирских стрелков».