они с напарником остались вдвоём. Все остальные – мертвы. Душу раздирают, словно саблезубые рвоки, жуткие мучения от осознания необратимости и собственного бессилия!

Теперь у них – ну, у племени! – не осталось ни одной женщины, чтобы можно было продолжить род. И хотя страшная болезнь миновала их двоих, никто не может гарантировать, что рано или поздно и кто-то из них не заболеет. А, заболев, не умрёт, не дожив даже до заката.

И теперь им остаётся только прятаться, и смотреть, смотреть, кусая губы, и сжимая кулаки, как какие-то деловитые и равнодушные неуязвимые металлические монстры уничтожают то, что многие годы было их домом. Домом всего племени!

Джон ощущал странную раздвоенность, и дикость ситуации.

Он был и землянином, который понимал, что тут происходит. И – аборигеном, что тоже… Понимал. И осознавал.

Но совершенно в других категориях.

Хотя – так же однозначно и чётко.

Это – смерть.

Кто-то там, наверху, на небесах, или там, где обитают Боги, всё решил. И вот – их постигло наказание. Но – за что?! Они же ничего настолько греховного не сделали?!

Что-то словно ударило Джона по голове, больно уколов: это подлетевший сзади странно жужжащий предмет выстрелил в него, а затем – и в напарника, чем-то острым! Какой-то иглой, которая вонзилась в шею! И теперь его тело как-то слабеет, и слабеет, растекаясь по земле, словно жидкая грязь…

В уши ударил грохот и скрежет!

Он…

Очнулся на койке на гаупвахте!

Ах, вот что его разбудило!

В двери щёлкало и скрежетало.

Наконец кто-то отпер замок, и дверь открылась.

Раздались голоса, и звук удаляющихся по коридору шагов: охранник, что ли, ушёл?

– Буду спорить, вы тут сидите совсем голодный. – на пороге появился доктор Гарибэй собственной персоной, и Джон невольно сглотнул: в руках у доктора оказался контейнер с отделениями-ячейками для пищи: и первое, и второе, и даже вожделённый компот!

Джон встал с койки. Правда, честь отдать не забыл, как бы ни сверлил взглядом вожделённый поднос:

– Спасибо, доктор, сэр! Вы чертовски точно сказали: голодный. Но… Как же вам…

– Разрешили навестить вас, капрал, да ещё и с положенным по уставу обедом? Ха! Это было просто. Я сказал коменданту, начальнику СВБ, а потом и майору Гонсалвишу, к которому тот меня перенаправил, что у вас есть информация о последней разведке, имеющая жизненно важное значение для решения вопроса о предполагаемой колонизации! И мне совершенно необходимо срочно уточнить кое-какие факты. А вы – вряд ли кусаетесь. Хоть и дерётесь.

Джон ухмыльнулся во весь рот:

– Не волнуйтесь, сэр. Я вполне тихий и мирный. Если меня не дразнить, конечно. И вовремя кормить. Но… Вот уж не знал, что у меня есть какая-то такая информация.

– Я тоже. Но сказать-то – не возбраняется? – жестом опустив Джона обратно на койку, доктор поставил контейнер к нему на колени. Сам же присел рядом: в узкой клетушке-камере не имелось другой мебели, кроме этой самой койки.

Джон открыл прозрачную крышку с первого.

О-о, какой аромат! Уж не подмешал ли и док ему чего-нибудь?! Чтоб выведать чего секретного? Шутка. Уж если за кого Джон и был спокоен – так это за доктора Гарибэя.

– Вы, капрал ешьте, ешьте. Мои вопросы подождут.

Благодарно кивнув, Джон так и сделал. Правда, он старался сдерживаться: ложка порхала ко рту и обратно так, что её можно было различить, а не сливаясь в расплывчатое пятно, как это показывают в тех же рекламных роликах про «вкусную и здоровую» пищу.

– Спасибо, доктор, сэр! Вы прямо спасли мне жизнь.

– Не преувеличивайте, Джон. Человек может прожить без пищи два-три месяца. В зависимости от внешних условий и загруженности работой. Вот об этой самой работе, собственно, я и хотел с вами поговорить.

– Я вас внимательно слушаю, доктор, сэр.

– Хватит, – доктор поморщился, – давайте без всяких этих «сэр». От них толку – ноль, только время отнимают. Договорились?

– Да, с… э-э… Договорились.

– Так вот. Почему вы, такой обычно наблюдательный, и осторожный, даже не потрудились хотя бы покоситься на этого… Скального слизняка? Ну, того, в которого так вцепился доктор Ваншайс?

Джон отвёл глаза к стене. Интересный вопрос. Но вот сам-то он, получается, даже не задумывался об этом самом слизне? Более того – он его попросту не заметил!

– Если честно – не знаю, доктор, с… Доктор. Более того: я его просто не заметил! И теперь могу это честно признать: попросту проглядел. Но… Если майор Гонсалвиш правду говорил о внутреннем голосе, или там – «инстинкте настоящего воина», то, получается – никакой реальной опасности эта штука для меня не представляла!

Теперь уже доктор какое-то время помолчал, но изучал взглядом не стену камеры, а лицо Джона. Сказал:

– Вы, конечно, абсолютно правы. Слизень на редкость безобиден. Более того: он принадлежит к аборигенным существам. Света боится, и обитает в природных пещерах, или роет ходы под землёй. Питается корнями, мхом, лишайником, да микроорганизмами, что живут на глубине, в трещинах скал. Или под землёй. Очень медлителен и совершенно лишён даже начатков какой-либо высшей нервной деятельности. Всё это мне, буквально захлёбываясь от восторга, поведал наш милый доктор Максимилиан. Но не о биологии слизня я хотел поговорить с вами, Джон.

Меня интересуют вот именно – ваши ощущения.

Вот, – доктор вынул из кармана как всегда отлично накрахмаленного халата коробочку. Присматриваться оказалось не нужно: проекционный воспроизводитель, – Я даже минипроектор принёс. Мы будем просматривать ваши последние «похождения» – к шахте, и в шахте! – и я буду делать паузы, а вы постараетесь восстановить в памяти, что вы в тот или иной момент – думали!

К концу пятичасовой «беседы» Джон уже жалел, что доктору разрешили поговорить с ним.

Никогда ещё его так не «выжимали», буквально до последней мыслишки вытягивая, что он тогда или тогда думал, в чём был почему-то твёрдо уверен, а что – только подозревал, и о чём – мог только смутно догадываться.

Именно это, последнее, и интересовало доктора Гарибэя более всего.

И к концу этих пяти часов Джон уже вовсе не был так уверен, что доктор – безобидный наивный учёный, мало задумывающийся о сложностях обычной казарменной жизни в частности, и о банальности мирового бытия – в целом.

Не-ет, вопросы доктора оказались похитрее даже многих тех, что задавал ему капитан-контрразведчик, и реакцию на них Джона – он мог бы поспорить! – док отслеживал не в пример внимательней, и идентифицировал в отлично натренированной памяти точней, чем любой полиграф или энцефалограф – на бумажной ленте! А уж как пытливо док