– Вот как! А кто тот мрачный человек, который стоит рядом с виконтессой Черчилль?

– Это вульгарный тип в обсыпанном перхотью сюртуке?

– Да, именно он.

– Это Чиммиз.

– Тот самый Чиммиз, ростовщик?

– Ну да, именно он. Ему должен каждый второй член палаты лордов. Говорят, даже сам лорд-хранитель печати и несколько членов королевского семейства…

– То-то виконтесса так любезно с ним разговаривает! А я-то подумал – почему такого вульгарного господина пригласили на эту свадьбу?

– Не то чтобы пригласили – наверняка он сам напросился. Ведь граф должен ему безумные деньги. Вот Чиммиз и пришел сюда, чтобы убедиться, что дельце не сорвалось.

– Дельце? Какое дельце?

– Как, вы не понимаете, друг мой? Дэвис женится на воспитаннице своего дяди, чтобы наложить руку на ее драгоценности! Только они могут его спасти от долгов!

– А что, она и правда так богата, как говорят?

– А как вы думаете? Она – дочь прежнего раджи Кашпура…

– Но ведь его, кажется, убили?

– Убили, само собой! У него было слишком много честолюбивых родственников. Но алмазы выгодно отличаются от людей – они бессмертны!

– Вы хотите сказать…

– Я ничего не хочу сказать, но какая еще причина может быть у Дэвиса, чтобы жениться на этой смуглой дочери Востока?

Тем временем епископ объявил новобрачных мужем и женой.

Приглашенные разошлись, обсуждая экзотический наряд новой леди Гамильтон. Молодые вернулись в свой особняк.

Со свадьбой в особняке произошли некоторые существенные перемены – впрочем, вовсе не такие, какие обычно связывают с этим радостным событием.

Новая леди по-прежнему жила в своей комнате. Молодой муж (впрочем, не слишком молодой) не настаивал на общей спальне.

Зато в особняке появилась новая жительница – худощавая брюнетка не первой молодости, чем-то напоминающая говорящего попугая. Слуги откуда-то знали, что она – испанка, а сама она требовала, чтобы ее называли сеньора контесса.

Когда молодая леди спросила своего мужа, кто такая эта сеньора, тот ответил, что молодой особе, занимающей в обществе столь высокое положение, как она, надлежит иметь при себе постоянную спутницу, которая будет выполнять при ней роль фрейлины. Кроме того, синьора контесса научит молодую леди, как следует вести себя в приличном обществе.

Леди сомневалась, что испанка может ее чему-нибудь научить – та целыми днями только пила ликер и курила маленькие вонючие сигары. Но пойти против воли мужа Лакшмирани не могла.

Женя шла по дорожке между могилами.

С каждым шагом она вспоминала, как проходила здесь с бабушкой. Надо же, столько лет прошло, а как будто вчера это было.

Надгробия приветствовали ее как старую знакомую, выглядывали из кустов, из-за поворотов дорожки. Вот каменный ангел со сломанным крылом, вот мраморная девушка, безутешно льющая слезы над могилой, вот надгробие в виде маленького античного храма, окруженное густыми кустами давно отцветшего жасмина… и кресты, кресты, кресты. Гранитные и мраморные, чугунные и бронзовые, деревянные, проигрывающие безнадежную битву со временем…

Ноги сами несли Женю в нужном направлении, словно она возвращалась в прошлое.

Она вспомнила, как бабушка вела ее за руку по этой дорожке, как рассказывала о похороненных здесь людях – военных и купцах, инженерах и артистах, путешественниках и авантюристах, священниках и дуэлянтах… здесь, под старыми деревьями некрополя, был целый мир. Ушедший без возврата мир…

Дорожка свернула влево – и возле самой стены кладбища Женя увидела одноэтажный кирпичный домик с маленькими подслеповатыми окошками. Должно быть, в этом домике располагалась кладбищенская контора или какое-то мелкое местное начальство. Здесь же когда-то выделили комнату Ерусалимскому. Чем он там занимался, Женя тогда не интересовалась.

Надо же, память не подвела ее! Она пришла к тому самому домику, куда приводила ее бабушка… сколько же лет прошло с тех пор, но она вспомнила…

Женя толкнула дверь и вошла в первую комнату.

Стены этой комнаты были увешаны планами и картами – старинными и современными, а также крупными черно-белыми фотографиями местности, сделанными с высоты птичьего полета. Посреди нее стоял самый обычный письменный стол, заваленный бумагами.

За этим столом сидел толстяк с небольшой бородкой, который внимательно разглядывал крупномасштабную карту и делал на ней какие-то пометки.

– Мы сегодня не принимаем, – проговорил он, не поднимая головы. – Приходите завтра… но только не позже трех часов, после трех мы закрываемся…

– Извините, я только хотела спросить… – неуверенно проговорила Женя. – У вас когда-то работал Аркадий Борисович Ерусалимский… вы о нем ничего не знаете?

Произнеся эту фразу, Женя уже поняла, как глупо она звучит, поняла, что зря пришла сюда. Ерусалимский принадлежал к другому миру, к давно ушедшему миру прошлого. Он был ближе к миру тех людей, кто похоронен за стенами, в некрополе – к миру инженеров в форменных тужурках с молоточками, военных в мундирах с эполетами, светских дам в широкополых шляпах. Уже тогда, в Женином детстве, он был очень стар, и глупо надеяться, что он все еще жив. А этот толстяк о нем наверняка никогда не слышал…

– Извините, – пробормотала Женя, отступая к двери. – Я, наверное, зря пришла…

– Нет, отчего же! – толстяк оторвался от своей карты, с интересом взглянул на Женю, как будто только сейчас ее заметил. – Вы к Аркадию Борисовичу? Так бы сразу и сказали! Он у себя! – и он показал Жене на дверь в глубине комнаты.

– Он… он здесь? – недоверчиво переспросила девушка.

– Здесь, здесь! Говорю же вам – он у себя!

Все еще не веря в такую удачу, Женя толкнула дверь и вошла во вторую комнату.

Эта комната казалась еще меньше первой, потому что она вся была завалена какими-то каменными обломками. В углу лежало каменное крыло, рядом с ним – голова ангела, чуть в стороне – мраморный завиток и обломок колонны. И еще всюду были фотографии и гравюры с изображениями памятников и надгробий.

В этом развале Женя не сразу заметила человека.

И неудивительно – он был маленький и тщедушный, как ручная обезьянка.

Удивительно другое – он был такой же, каким Женя его помнила. Прошедшие годы почти не изменили его, он только стал гораздо меньше ростом.

Ах, ну да – просто сама Женя с тех пор выросла! Хотя нет, как в пятнадцать лет выросла – такой и осталась, и тогда уже выше была Ерусалимского на полголовы. Он еще посмеивался – ну, милая, меня обогнать нетрудно, я ростом не вышел… А бабушка смеялась в ответ – мал золотник да дорог!