– Вы – к Лике? – остановившись, спросила вдруг шедшая последней маленькая горбунья лет сорока.

– Да, – сказал С.

Она кивнула своей догадке и пошла следом за остальными, но, отойдя на несколько шагов, обернулась и сказала:

– Идемте.

– Салатику возьмите, – попросила крупная, с шалью на крутых плечах женщина.

С. сидел за столом – с краю, возле горбуньи.

– Спасибо.

– Ну, – резким, высоким голосом сказал маленький мужчина, сидевший почему-то во главе стола, и поднялся. Когда он стоял, стол доходил ему до груди. – Ну, пусть земля будет ей пухом!

– Да, да, – подтвердили все. – Пухом…

– Не чокаться, – строго, громче нужного напомнила крупная.

Выпили.

– А вы?.. – недовольно через весь стол спросил мужчина.

С., словно в столбняке, смотрел на неподвижную, накрытую куском хлеба стопку в конце стола. К той, что стояла перед ним, он тоже не притронулся.

– Кто-то дал мне телеграмму, – сказал он вдруг. Стук вилок и ножей прекратился на минуту. – Сегодня ночью.

Никто не ответил ему.

– Кто давал мне телеграмму? – громче повторил он.

– Вы ешьте, ешьте, – мягко сняла вопрос горбунья.

Все снова застучали вилками.

– Студня! – трубно предложила крупная, подняв блюдо. – На редкость удался!

– И рыбы! – крикнул мелкий мужчина.

Украдкой от крупной дамы он отлил себе из неподвижной Ликиной стопки, быстро выпил и заел от ее же куска хлеба.

С. под столом больно ущипнул себя за ладонь. То, что происходило здесь, не было сном, но не могло быть и реальностью.

С. выскользнул из-за стола и, бесшумно приоткрыв входную дверь, спустился на лестничную площадку. Закурил, рывком распахнул закупоренное окно, нервно выдохнул наружу струю дыма. Там просвечивал сквозь туман обычный убогий пейзаж – облупленные стены, крыши, кусок чахлого сквера с поломанной скамьей…

– Сигареткой не угостите?

С. обернулся. У самого плеча стояла горбунья. Инстинктивно посторонившись, он молча вытряс из пачки несколько сигарет.

– Спасибо.

Облизнувшись, горбунья выбрала одну, потом, глянув снизу в глаза – можно ли? – и вторую. С. чиркнул зажигалкой.

– Кто-то дал мне телеграмму, – упрямо повторил он. – Ночью.

Горбунья не ответила. Затянулась, молча глядя, как становится пеплом кончик сигареты.

– Когда она умерла? – спросил С.

– Вчера вечером, – сказала горбунья. – В десятом часу.

– Как? Отчего?

– От старости, – ответила горбунья и затянулась.

С. ничего не сказал: он молчал, пораженный ее ответом и тем, как на глазах превращалась в столбик пепла сигарета в тонких женских пальцах.

– От старости, – повторила горбунья. – Состарилась – и умерла. – Она подняла на него серые пронзительные глаза.

– Постойте! В десятом часу… – пытаясь ухватить некую догадку, мелькнувшую на окраине сознания, проговорил С. Но сделать этого не успел: горбунья вдруг подалась к нему, прижалась всем телом и зашептала:

– Хочу тебя, хочу… Дай губы, скорее…

И уже обнимала его, целовала шею, искала губы.

– Вы… Вы что! – шепотом закричал С., ошеломленный ее натиском.

– Мой будешь, – приговаривала горбунья, шаря по его телу жадными руками, – мой… Все равно!

– Перестаньте! – Он поймал ее руки и брезгливо отбросил от себя. – Сумасшедшая!

– Я? – Горбунья усмехнулась, и С. обомлел: следа страсти не было в ней сейчас. Горбунья была тиха и печальна. – Я не сумасшедшая… – покачав головой, тихо сказала она.

Прошелестела вверх по лестнице юбка. У двери горбунья обернулась и, нежно посмотрев на С., призывно провела кончиком языка по губам.

Дверь хлопнула. С. остался на лестничной площадке один.

На почте было почти пусто.

– Простите, девушка… – С. заглянул в окошко. – От вас вчера отправляли вот эту телеграмму…

Девушка молча протянула руку, и С. вложил в нее мятый бумажный листок.

– Ну и?..

– Кто? – спросил С. – Кто ее отправлял?

Телеграфистка подняла на него глаза и несколько секунд смотрела странным взглядом.

– Вы и отправляли, – сказала она наконец.

– А?

– Не морочьте мне голову! – крикнула телеграфистка. – Давайте, что там у вас! – обратилась она к следующему человеку.

Хлопнули вагонные двери. Набирая скорость, электричка помчалась в сторону Петербурга, но на перроне остался сидеть человек. Это был С.

Уже не первую электричку пропускал он, сидя на скамье напротив последнего вагона. Вечерело, но С. никак не мог заставить себя уехать со станции, на которой жила Лика. Что-то удерживало его, мешало до конца поверить в случившееся.

Он пил из горлышка купленный с рук портвейн и жадно рвал зубами батон. Бессонная ночь, алкоголь и события дня поработали над его лицом: оно посерело, С. осунулся, мешки появились под глазами, да и сам взгляд их уже не был взглядом вполне нормального человека.

То и дело проваливался он в забытье и в забытьи этом видел теперь лицо горбуньи, ее беззвучно шевелящиеся губы. Видел себя в фотолаборатории льющим в кювету проявитель. Видел расплывшийся, словно не наведенный на резкость циферблат старенького будильника. И снова беззвучно говорящие губы горбуньи.

«Жизнь уходит от человека на его фотографии», – сказала Лика. Она исчезла, а губы горбуньи вдруг ясно выговорили: «Вчера вечером. В десятом часу». И тут же обрели резкость разведенные в стороны стрелки на циферблате – в фотолаборатории, возле проступающего на листе фотобумаги лица Лики.

С. открыл глаза. Он по-прежнему сидел на перроне, но уже смеркалось. Начал накрапывать дождь.

Скорый поезд с ревом налетел на полустанок. Вагон за вагоном, громыхая и покачиваясь на стыках, промчались мимо. Пронесся и исчез за поворотом последний вагон; перрон был пуст. С. не было на нем, только, поскрипывая, покачивался фонарь над путями.

Милицейский уазик, тараня темноту бивнями фар, медленно пробирался вдоль кладбищенской ограды. «Дворники» усердно слизывали с лобового стекла струи воды.

– Значит, вы его не видели, – рассудительно повторял старшина.

– Руку видел, – упрямо повторял старик сторож.

– Ага, – спокойно говорил старшина, – руку. Это бывает. Руки, жуки с черепами, пляшущие человечки… Когда выпьешь.

– Да не пил я! – чуть ли не крикнул старик и осекся под насмешливым взглядом старшины. – Ну, может, чуть самую и выпил! Было, говорю вам! Фонарь утащил и лопату! Видел я! Вот, здесь направо…