‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ - Не обязательно все так, как тебе видится, Лесс. - сказал он, - Это могла быть просто попытка освободить место рядом со мной. Для новой Равноправной. И тогда тебе, действительно, лучше вернуться. Я дам развод. И отступные в виде земель, где раньше стоял дворец брата. Разумеется, ты заберешь все свои драгоценности. Кроме малой короны.

Снисходительность в карих глазах обожгла, подобно пощечине, но Янг даже не зажмурился. И не отвернулся. Чего там - заслужил.

- Я обещал твоему сеньору сберечь тебя, Лесс. И - не справился.

Маска пустоголовой красавицы треснула и из под нее показалась следующая. Росомаха смотрела на Янга так, словно он спорол какую-то ересь, но ей хватит такта и воспитания, чтобы не смеяться вслух. А потом повернулась к Волку и, как ни в чем не бывало, спросила:

- Это ведь был минеральный яд? Не растительный. Я знаю, как мне его давали.

Волк проследил за ее взглядом. За окном все та же рабыня поливала теперь уже абрикосовые деревья.

- В подкормке под финиковую пальму, - согласился Волк. - Просто и безопасно. Для заговорщиков. Садовники - не повара, их не проверяет менталист. А у сканера пороговое значение гораздо выше, чем концентрация того, что попадало в землю.

Мастер зелий смерил Росомаху взглядом, далеким от восхищения.

- О том, что любишь финики, знал весь дворец? Молодец... Какой частью тела думала, богоравная? Той, которой сидишь? Нельзя показывать свои слабости. Никогда. Никому. Если уж у тебя не выходит их вовсе не иметь...

Кесара повела плечом и перебила:

- Или же все это просто дурное совпадение и тот, кто составлял удобрение, ничего плохого не хотел. Просто не знал о свойствах вещества.

- Палач это выяснит, - сквозь зубы сказал Янг.

Кесара поднялась с дивана и, не обувая туфли, босиком подошла к Волку.

- На мне долг жизни.

- У тебя полстука сердца, чтобы взять свои слова назад, - сказал Мастер, подчеркнуто ровно. Верхняя губа опасно приподнялась. Зубы еще не показались, но зубы - это уже дуэль.

- Прости. Не подумала.

- Впредь думай, прежде чем рот открывать. А лучше и после этого - помалкивай. Ты когда молчишь - такая красивая.

Из-за отворота камзола появился полотняный мешочек, который тонко пах неизвестными травами.

- Заваривай по одной щепотке на закате. Это должно помочь. Смеси здесь ровно на четыре месяца. Не успеете за это время взять и допросить отравителя, здесь будет милорд. Если понадобится - с армией. Нам дорога мирная кесария, мы чтим свободу и жизни ее народа. Но Алессин стоит дороже Фиоля. Это, если что, прямая цитата. Не провожайте меня, я знаю дорогу.

Волк развернулся и вышел.

Между супругами повисло молчание, которое - Янг знал это, кесара никогда не нарушит первая.

- Что это было? - спросил он, - на счет долга жизни.

- Принимать долг жизни за члена рода - позор, - задумчиво пояснила Росомаха. - Случайно выяснилось, что Волк, оказывается, считает меня сестрой. Наверняка - младшей и глупой. С финиками... и в самом деле глупость получилась редкая. Но мне и в ум не вошло, что кто-то на кухне замечает, что я чаще всего требую в будуар.

- Я распоряжусь купить свинью редкого окраса и скармливать ей все фрукты и ягоды из сада - и посмотрим, что будет. А перед твоей трапезой добавлю третью проверку. Специально натасканным животным.

- Супруг мой, ты можешь совершенно спокойно употреблять при мне слово "крыса". Оно не бранное и я не боюсь грызунов, хоть и не испытываю к ним особой нежности. А нюх у них тонкий.

- Ты меня когда-нибудь простишь?

Девушка отвернулась. И повторила слова мастера:

- У тебя полстука сердца, чтобы взять свои слова назад.

- Даже не надейся, - отозвался Янг негромко и хмуро. - Я тебя сестрой не считаю. Просто, чтобы ты знала.

Росомаха подарила ему пристальный, испытующий взгляд, подобрала с полу покрывало, неторопливо обула туфли. Завернулась в расшитую ткань по самые глаза и выскользнула из покоев.

Ночью Шекер не спалось. В последнее время бессонница стала ее постоянной спутницей, но девушка не страдала лишней мнительностью и не переживала из-за того, что сон сбежал.

Неведомая хворь, которая в скором времени должна свести в могилу? Вот уж вряд ли! Просто безделье. Покрывало она закончила, нового шитья ей не дали, шерсть здесь не валяли... Ну и чем заняться? Целыми днями сидеть в своей комнате и мозаику на потолке разглядывать?

От скуки Шекер выпросила карандаш - ох и неохотно ей выдали пачкающий черный грифель. Как же, а вдруг Священный позовет, а у нее пальчики черны... Но дали, Шекер, все же, была царевной и принесла в казну большой и богатый дар.

Писать ее не учили - зачем бы девице. Зато научили рисовать "карты" для вышивания. Ими она и занялась. Для начала решила перерисовать на "карту" узор с потолка. Если взять бирюзовый и золотой шелк и немного бисера - получится очень красиво.

Каждый цвет обозначался на "карте" своим значком, вышивальщицы их все знали на память, а прочие даже не вникали. Так золотой лег на листок птичкой,  бирюзовый - перечеркнутым кружком, а вкрапления бисера - крестиками. "Карта" должна была занять ее надолго, луны на полторы, а то и больше. Если нигде не напутает и не придется переделывать. Впрочем, глаз у Шекер был верный и на память она не жаловалась.

Лампы с закатом солнца уносили. Услышав об этом, Шекер удивилась - зачем лампа днем? Спросила у одной из рабынь, но та оказалась безъязыкой. То ли от роду нема, то ли отрезали за лишнюю болтливость. Шекер для себя решила, что пока не выяснит это доподлинно, будет помалкивать. Языка было жаль, боги всего один дали. Если его лишиться - второй не отрастет, хоть как молись. Боги не любят, когда их дары не берегут. Оттого и умершие не встают. Не уберег подарка - будь без него, все справедливо.

Лишившись света, Шекер прилегла, даже не пытаясь уснуть. Знала, что не получится. Она смотрела на черное небо в окне - над Шариером горели знакомые с детства созвездия. Земли ниомов лежали далеко от столицы, но все же не настолько, чтобы изменился рисунок звезд.

Разглядывая Меч и Песчаного воина, она тянулась душой туда, где по верблюжьему мосту шли ее родичи, возвращаясь к шерстяным домам. Была ли это тоска по родине? Сама себе Шекер могла признаться, что мучает ее не печаль, а обычная скука деятельной натуры, которую заперли в четырех стенах, безо всякой надежды на перемены.