– Давай присядем. – Баронесса позволила сыну усадить себя в кресло и подвинуть скамеечку для ног, подождала, пока он сам устроится на стуле, и только тогда заговорила. – Дамиен, я должна просить у тебя прощения. Ты знаешь, я люблю тебя не меньше твоих сестер и братьев… может быть, даже больше…

Устремив взгляд в окно, баронесса замолчала. На гладком лбу обозначилась горькая складочка. Тонкая, украшенная кольцами рука затеребила юбку. Дайм смотрел на мать и понимал, что не хочет услышать то, что она собирается сказать. Хотя он уже догадывался, о чем пойдет речь.

– Матушка, право, не стоит.

– Стоит. Ты знаешь, кто твой отец.

– Да, конечно.

– Покойный барон никогда не говорил с тобой об этом. Он любил тебя, как родного сына. И слухи давно уже прекратились…

– Мне достаточно посмотреть в зеркало, матушка, – грустно улыбнулся Дайм.

Впервые он догадался, что вовсе не сын барона Маргрейта, лет в семь, подслушав разговор одного из гостей с матерью. Они говорили о фамильном сходстве двух дядюшек, что который год делят заливной луг. Дайм задумался: почему сестры и брат похожи на мать с отцом, и он – нет? У братишки золотисто-карие материнские глаза и отцовский профиль, даже говорит как отец, хоть и пятилетний карапуз. А Дайм на отца совершенно не похож. Разве что немного на мать. И ни у кого из родни нет ярко-бирюзовых глаз.

Попытка выведать правду у няньки, знающей все на свете, ни к чему не привела.

«Светлый шер, да что вы такое говорите? Да кто вам такую чушь посмел сказать? Ваша матушка будет плакать, если узнает, что вы такое спрашиваете, светлый шер», – вот все, чего он сумел добиться.

Но слова няньки Дайма не убедили, ведь ее взяли, когда он уже родился. Догадку подтверждало и то, что об императорском дворе и столице родители никогда не говорили – а по расчетам Дайма выходило, что барон и баронесса Маргрейт покинули столицу и переехали в поместье за семь месяцев до его появления на свет.

Дайм понял, кто его отец, едва увидев портрет императора Элиаса Брайнона.

Ему было одиннадцать, когда барона Маргрейта с семейством пригласил в гости дальний родственник, граф. В гостиной на самом видном месте висел портрет его всемогущества – в полный рост, в короне и мантии, со скипетром в виде головы кугуара.

Те же бирюзовые глаза, те же черты, даже упрямая посадка головы – та же. Словно посмотрел сам на себя, только взрослого и в короне.

Слава Светлой, никто не обратил внимания на побледневшего Дайма.

В его голову не закралось ни одной честолюбивой мысли. Он прекрасно помнил тщательно скрываемый за улыбками и шутками ужас матери, когда кто-либо из соседей или родни спрашивал, отчего баронесса не желает снова наведаться в столицу, ведь в свое время красавица Летиция произвела фурор в высшем свете и даже стала фрейлиной императрицы. И хоть до глухого угла среди лесов западного Ольбера новости из Метрополии доходили медленно, редко и в весьма искаженном виде, Дайм слышал о незавидной судьбе единокровных братьев-бастардов.

Вскоре после той поездки скончался отец: несмотря на свое открытие, Дайм даже в мыслях продолжал называть отцом человека, который вырастил и воспитал его. Смерть была мгновенной, барон сломал шею, вылетев из седла на полном скаку. После похорон баронесса закрылась в замке и перестала приглашать соседей.

Теперь же случилось то, о чем мать и сын никогда не говорили, но чего оба опасались. Дайму не было надобности гадать, отчего матушка завела тяжелый разговор и отчего в глазах ее слезы: край конверта выглядывал из широкого рукава платья, а от него тянулся след чужой, страшной и словно неживой ауры. След этот вел вниз, в гостиную, где пил коричный грог незнакомец. От прикосновения к ауре незнакомца Дайма пробрала дрожь: опутанный и пронизанный насквозь заклинаниями, он походил не на человека, а на сложный смертоносный механизм.

– Его всемогущество требует твоего приезда в столицу. – Баронесса протянула конверт со сломанной бирюзовой печатью. – Вот, прочитай сам.

Письмо казалось Дайму змеей, готовой укусить. Он задержал дыхание, принимая его из рук матери, и долгие мгновения не решался развернуть. Ему показалось, что он не дышал, пока не дочитал: «…прибыть незамедлительно. Элиас Второй Брайнон».

А дочитав, вскочил, смяв проклятое письмо, швырнул его на пол… Он не очень-то понимал, как именно убьет то отвратительное существо, которое сейчас пьет глинтвейн в их гостиной. Которое посмело вторгнуться в их дом, оскорбить и расстроить матушку. Но точно знал: он никому, никогда не позволит!..

– Дайм! Дамиен, остановись! – уже на лестнице догнал его перепуганный голос матушки.

Дайм остановился лишь на полмгновения: сорвать висящий на стене меч, старый, переживший еще Мертвую войну, но по-прежнему крепкий и острый. И бросился к существу, выглядящему как человек и одетому в форму лейтенанта лейб-гвардии.

Он успел бросить ему в лицо перчатку и крикнуть:

– Защищайтесь, шер!

Даже сделать несколько выпадов, отбитых с легкостью. Равнодушно. Так же равнодушно из его рук выбили меч, подсекли грязным приемом под колено и уронили на пол. А потом, приставив шпагу к горлу, сообщили:

– Вы едете со мной, светлый шер Дамиен Дюбрайн. Или добровольно, тогда никто не пострадает. Или нет, но отвечать за ваше неповиновение императорскому приказу придется баронессе.

От ровного, какого-то механического голоса лейтенанта Дайма затошнило. А может быть – от ненависти. И к самому лейтенанту с руной «Диен», и к пославшему его императору.

– Я – Маргрейт, а не Дюбрайн! – выплюнул Дайм и швырнул в лейтенанта ментальный импульс, самый сильный, на который только был способен.

Вокруг лейтенанта на миг вспыхнули щиты, поглотившие импульс без остатка. Сам лейтенант его, похоже, и вовсе не заметил: дара в нем не было даже отблеска.

– У вас полчаса на сборы, шер Дюбрайн, – проигнорировав слова Дайма, сказал лейтенант Диен, вбросил шпагу в ножны и вернулся в кресло, к недопитому глинтвейну.

На Дайма, поднимающегося с пола, он даже не посмотрел. Но вот когда Дайм сделал шаг к отброшенному мечу, так же ровно и негромко предупредил:

– Мне приказано доставить живым и здоровым только вас, светлый шер.

Наверное, в этот момент Дайм и понял, что все это – всерьез. Не кошмарный сон. Не игра. И если он не подчинится приказу императора, это почти неживое существо сделает с его матушкой что-нибудь ужасное, а Дайм никак не сможет ему помешать. Вся его магия, которой он так гордился, вся его фехтовальная подготовка – ничто для императорского голема. Его собственного единокровного брата.

От этого понимания что-то внутри словно вспыхнуло, застряло колючим, обжигающим комом в горле, в глаза словно сыпанули песку…

– Я буду готов через полчаса, – хрипло, едва выдавливая слова через сжатое спазмом горло, пообещал Дайм и сбежал… нет, отступил.