Дайм бы тоже не отказался залить утренний разговор со Светлейшим чем-нибудь крепким. И ведь ничего неожиданного Светлейший не сказал. Всего лишь выслушал отчет о ликвидации стихийной аномалии, предварительной аттестации дара и передал приказ императора:

– Ты должен сделать все возможное и невозможное, чтобы ее высочество Шуалейда сама захотела замуж за его императорское высочество Люкреса. Чтобы она влюбилась в него, как весенняя кошка. Его высочеству нужны ее верность и безусловное доверие.

Дайм чуть не поперхнулся. Вот так просто, да? Верность и безусловное доверие! От параноидальной менталистки – безусловное доверие! А подвязку Светлой не надо? Твою же…

– Его высочеству плевать, что Аномалия не светлая и никогда не будет светлой? Да она Люкреса раздавит и не заметит, с его-то жалким огрызком дара!

– Не твоя забота, Дюбрайн. – Светлейший, разбуженный на рассвете, был не особенно любезен. – Тебе сказано – делай. И не забудь, она ни в коем случае не должна получить темную категорию. Головой отвечаешь.

– Она сумрачная, мой светлейший шер, и сумрачной останется. И кроме того – неадекватная менталистка. Люкрес не понимает, на ком собрался жениться!

– Понимает или нет, не твое дело.

– Вы… – Дайм проглотил вертевшиеся на языке ругательства и медленно выдохнул, так же медленно вдохнул и спросил совершенно ровно: – Я могу сопроводить Аномалию в крепость Сойки?

– Еще чего. От основной службы тебя никто не освобождал. Через неделю ты должен быть в Метрополии, а через две – на границе с восточными княжествами. Там завелась какая-то дрянь, надо разобраться.

– И как, по-вашему, я буду…

– Как хочешь! – оборвал его Светлейший. – Письма пиши, на ушах танцуй. Приказ слышал, наизусть выучил – выполняй, полковник Дюбрайн!

– Слушаюсь, мой генерал! – рявкнул Дайм в гаснущее зеркало, от чего зеркало треснуло и со звоном осыпалось, длинно выругался…

Хорошо, что он надежно запер комнату двойным защитным контуром. Бастерхази не мог слышать, как он лается со Светлейшим Парьеном и как потом воет от боли. Печать не одобряет ни таких эмоций, ни таких слов в адрес августейшего папеньки, да живет он вечно. Правда, за завтраком, где Дайм с трудом заставил себя хотя бы выпить шамьет, Бастерхази смотрел на него очень понимающе. Почти сочувственно. Его счастье, что только почти – посмей темный его пожалеть, Дайм бы убил. На месте. И плевать, что потом с ним сделал бы Конвент за нападение на полпреда при исполнении.

Полчаса медитации и упражнений по методу Тхемши (да, и от темных бывает польза!) помогли Дайму прийти в себя, выровнять эмоции и избавиться от выворачивающей наизнанку боли. Он даже смог написать Шуалейде вполне пристойное любовное письмо… ладно, писал он вполне искренне, она же менталистка, вранье почувствует на раз. Потому и не подписался, только поставил оттиск собственного кольца с кугуаром. И торжественно поклялся сам себе, что спасет несчастного неразумного брата, а с ним и обожаемого папочку от страшной ошибки и ужасного кошмара в лице Аномалии. Он же верен императору? Верен! Всегда, во всем, и никаких собственных интересов. Все – только во благо империи и Элиаса Брайнона лично.

Пойманную прямо в саду птицу он зачаровал на совесть, вплетя в нее тончайшим намеком манок на императорскую кровь. Не приворот, упаси Светлая! Всего лишь обещание тепла, понимания и доверия. И восхищение. Свое собственное, неподдельное восхищение Аномалией. А что драгоценнейший братец Люкрес обоссался бы, увидев прошлым вечером столь желанную невесту – не проблемы Дайма. Совершенно не его. Ему сказано делать все возможное и невозможное, вот он и делает. И еще добавит. Столько, сколько потребуется.

…А вечером, в таверне неподалеку от Суарда, они с Бастерхази напились. Темный ни о чем не спрашивал, не подначивал – ничего. Просто молча принес в комнату Дайма четыре бутылки крепчайшего гномьего самогона на можжевеловой ягоде, три поставил на стол. С четвертой сам уселся на дальний от Дайма конец кровати, единственное место в комнате, где вообще можно было присесть.

Жареная рыба на закуску уже стыла на столе, Дайм к ужину так и не притронулся. Тошнило. Весь этот шисов день. И было противно от самого себя. Обманывать Аномалию… Светлая, ей всего пятнадцать! Девочка всю жизнь проторчала в богами забытой крепости, собственного отца видела от силы три раза, никогда и никому не была нужна – и рискнула собой, отбила перевал у зургов. И вот ей достойная награда – стать оружием в руках шисова интригана Люкреса. Оружием, племенной кобылой и…

Нет, Дайм даже думать не хотел о том, что будет, когда она все поймет. Не с ним самим будет. Он-то наверняка выберется даже из-под гнева Аномалии, а у Люкреса и всех, кто окажется рядом, вряд ли шансов уцелеть больше, чем было у зургов. Возможно, не только у Люкреса, но и у всей Метрополии. Там, конечно же, Конвент – но успеет ли Конвент, вот в чем вопрос.

– У тебя такое лицо, словно ты собрался на Мертвого с одной рогаткой, – тихо, словно в никуда, сказал Бастерхази.

– Рогатка – страшная сила, – пожал плечами Дайм, отхлебнул самогона и заставил себя улыбнуться, чтобы не показывать Бастерхази, до чего ж ему погано.

Рогатка. Когда-то у него была. В детстве. Когда он понятия не имел, что это такое – быть бастардом императора. Когда у него были любящие родители, младшие братья и мечта выучиться в Магадемии, стать великим магистром и совершить подвиг.

М-да. Желай осторожнее, как любит говорить учитель. Мечта-то сбылась – и учеба в Магадемии, у самого Светлейшего Парьена, и служба в легендарной Магбезопасности, и до шиса лысого подвигов во славу империи.

– Тебе никогда не хотелось все бросить и смотаться на край света, Дюбрайн? – так же, в никуда, продолжил Бастерхази. – Просто почувствовать себя свободным. От всего этого. Светлые, темные, интересы империи, судьбы мира… Ты не представляешь, как меня это все достало. Идти туда, куда тебя тянут за ниточки. Делать то, что нужно кукловодам. И ждать, бесконечно ждать, когда же им надоест в тебя играть, о тебе забудут и позволят просто жить.

– Никогда им не надоест, – едва слышно отозвался Дайм и отхлебнул еще самогона: его оставалось на донышке.

– Никогда, – согласился Бастерхази. – А мне надоело. Выпендриваться, бодаться с тобой, делать вид, что все это мне зачем-то нужно… Боги, какая чушь!..

– А что же тебе нужно на самом деле, Бастерхази?

– То же, что и тебе, Дюбрайн. Свобода. – Темный улыбнулся одной стороной рта. Выглядело это жутко, словно трещина в ритуальной маске зуржьего шамана. – Всего лишь свобода.

– Еще один Ману, – хмыкнул Дайм, щелчком пальцев зажигая свет, то есть рассыпая по комнате светящиеся шарики. – Свобода, равенство и братство, а, Бастерхази?

Почему-то светлячки получились не шариками, как обычно, а глазами. Моргающими, безумными разноцветными и разнокалиберными глазами, которые порхали по всей комнате. Жуть.

– К Мертвому равенство и братство, Дюбрайн. – Бастерхази отмахнулся от самого наглого глаза, решившего рассмотреть его поближе. – Я хочу свободу лично для себя, а все прочие могут и дальше развлекаться… А, к Мертвому! Надо выпить еще!