— Меня сейчас стошнит, — сказала я, пытаясь его оттолкнуть.

Он что-то невразумительно пробормотал, уткнувшись в расстегнутую на груди рубашку. И тут я испугалась по-настоящему. Интересно, можно ли сказать пьяному и возбужденному мужчине, что я передумала? Пожалуй, придётся выяснять это на своём опыте.

— Я передумала, — старалась, чтобы мой голос звучал как можно тверже, что в данной ситуации было проблематично. — Отпусти меня, пожалуйста, я уйду.

— Что?

Он оторвался от меня, отстранился наконец от моей груди, посмотрел в глаза. Его взгляд был затуманен, вообще, я поняла, что ничего мне в нем не нравится, что я тут делаю? Тошнота подкатывала все сильнее, я начала бояться, что меня вырвет прямо сейчас.

— Я уйду, извини, меня тошнит, мне домой нужно…

— Ты е*нутая, — вдруг сказал он. — Ты думаешь можно приехать бухой, потрясти сиськами и сказать, что передумала?

Я не знала, как можно. Я занималась сексом лишь один раз. И тогда…все было иначе. Влад стоял напротив меня и смотрел с брезгливостью. Да, наверное, я выгляжу жалко. Я заморгала, пытаясь прогнать непрошеные слёзы.

— Пиздец, — Влад оттолкнул меня в сторону, так как я опиралась о дверь спиной, и открыл замок. — Ты и правда ребёнок, пьяный в жопу ребёнок. Вали и не рассчитывай, что я ещё хоть раз на тебя взгляну.

— Спасибо, — поблагодарила я зачем-то.

Вывалилась в подъезд и выдохнула с облегчением, услышав, как дверь за мной закрывается. Сбежала вниз по ступеням, забыв, что можно вызвать лифт. Толкнула невероятно тяжелую подъездную дверь, добежала до ажурного кованого заборчика, ограждающего клумбы, склонилась, содрогнулась, настигнутая резким спазмом подкатывающей рвоты, и позволила алкоголю и желчи меня покинуть.

А когда подняла голову, вытирая губы тыльной стороной ладони, покачиваясь на негнущихся ногах, увидела его. Руслан стоял у машины, припаркованной тут же у подъезда, с ключами в руках и наверняка тоже очень хорошо видел меня, освещённую лампочкой, висящей под козырьком подъезда.

ОН.

Она блевала прямо в клумбу, посаженную Серегиной бабкой. Удивительно, но я узнал её в смутном свете лампочки по одной лишь заднице, обтянутой джинсовой тканью. Мышь. Хренова Мышь. Выпрямилась, увидела меня.

— Место встречи изменить нельзя, — и глупо улыбнулась.

Я посмотрел на неё — волосы растрепаны, рубашка расстегнута до пупка, пьяная. Крепко сжал зубы и кулаки тоже. Хотя что бы я сделал? Ударил её? Три раза ха-ха. Она тем временем шагнула вперёд и явственно покачнулась.

— Пока, — сказала она и помахала мне ручкой.

Сейчас я был так зол на неё, что с удовольствием просто свернул бы ей шею. Я не мог даже себе признаться в полной мере, как меня задело её поведение. Даже не то, что она сбежала, а именно то, как она стояла сейчас, даже не замечая своей расстегнутой рубашки.

— Куда? — спросил я, стараясь держать себя в руках.

Она большая девочка и вправе ломать свою жизнь любым удобным ей способом. Да, стоит повторить это ещё раз сто, ибо желание сломать ей шею не испарилось, стало даже сильнее.

— Домой, — беззаботно отозвалась она, вызывая у меня новый приступ злости.

Я догнал её в два шага, подхватил под талию, перекинул через плечо и понес к машине. Она была такой лёгкой, моё закалённое постоянными тренировками тело даже не замечало её веса. Мышка удивлённо пискнула и обмякла.

— Не смей на меня блевать, — предупредил я, открыл машину, придерживая её ноги одной рукой, усадил её на сиденье и щелкнул ремнем безопасности.

— Эй, ты что? — наконец спросила она.

Я уже сел на своё место, завёл машину. Сжал руль, пытаясь успокоиться, не сорваться.

— Во-первых, ты пьяна, — начал я. — И я не знаю, сколько ты пройдешь ночью в таком состоянии и с сиськами наружу.

Она растерянно перевела взгляд на свою грудь, словно только осознав, что её рубашка распахнута. Стянула края ткани, стиснула их пальцами, замерла, будто пытаясь уменьшиться в размерах.

— А во-вторых? — спросила тихо она.

Мотор машины тихо урчал, я понимал, что надо уезжать, я не могу просидеть в машине с этой пьяной девочкой всю ночь. И уйти не мог, оставить её тоже, а что делать с ней, не имел понятия. И бесился, мой бог, как я бесился.

— А во-вторых, мне слишком дорог мой отец, чтобы позволить ему видеть это.

— Это?

— Тебя. Посмотри на себя.

Я наконец решился и тронулся вперёд. Словно сказав вслух, посчитал причину обоснованной. Она молчала, сидела, чуть раскачиваясь, все так же стискивая руками рубашку. Её молчаливая покорность бесила меня ещё больше осознания того факта, что она была с другим мужчиной. Хотя не могу утверждать точно, я был взбешен настолько, что жалел, что Мышка была одна. Я бы просто убил его, за одно только то, что он посмел трогать этого ребёнка. Я отодвинул в сторону то, что сам ребёнок совершеннолетний, что я сам каких-то три недели назад… Мне хотелось сжать её голову в своих ладонях, заставить признаться, сказать, с кем она была, кто поставил эти метки на её груди. И одновременно боялся, что осознание этой необъяснимой, ненавистной ревности даст ей власть надо мной. Противоречивые желания просто разрывали изнутри, не позволяли принять единственно верное решение.

— Куда мы едем? — наконец спросила она.

— Бабушка на даче. Переночуешь в её квартире. Родителям звонила?

— Час назад. Сказала, что останусь на ночь у Марины.

Прижалась лбом к стеклу и затихла, быть может, уснула. Оставалось буквально два квартала, когда она застонала и начала дергать дверь, пытаясь её открыть.

— Тошнит, меня тошнит.

Проклятье. Я прижался к обочине, притормозил. Она открыла дверь и вывалилась по пояс наружу, удерживаемая ремнем безопасности. Я сидел, охреневал от ситуации, в которую попал, и слушал, как её тошнит. Тошнило её, судя по всему, почти вхолостую, одной лишь желчью.

— Все? — поинтересовался я, когда она села. Протянул ей салфетки. — И, пожалуйста, не закрывай окно, от тебя воняет.

Её лицо сморщилось, будто она хочет заплакать и сдерживается из последних сил. На мгновение мне стало жаль её, но тут я перевёл взгляд на её все ещё расстегнутую рубашку и вскипел по новой. Потянулся к ней, неловкими руками застегивая эти идиотские крошечные пуговицы, которые норовили убежать из отчего-то дрожащих пальцев, стараясь не касаться её груди, не смотреть на неё, я и так помнил, что справа совершенство её нежной кожи портит огромный, отвратительный засос. Она смотрела на меня, не моргая, и, по-моему, пытаясь не дышать.

Наконец её рубашка была застегнута настолько, что если бы бабушкиной соседке приспичило вынести мусор в три часа ночи, то Мышкин вид её шокировал бы не так, как меня полчаса назад.