Молодые люди, приложившись к руке государыни, ушли.

— Как Вам понравился сей спектакль, мадемуазель Колло? — С интересом повернулась к Мари Анн императрица.

Мадемуазель Колло ответила искренне и честно.

— Мне было очень страшно, Ваше Величество…

— Да неужели я так страшна, мадемуазель Колло? — Екатерине не понравились эти слова, она решила смягчить впечатление. — Ну, признаюсь, есть у меня такой грех — не могу видеть голого энтузиазма, чтобы не полить его холодной водой…

Она встала, подошла к всаднику, возвышавшемуся в полном забвении посреди мастерской, дотронулась рукой до холодного гипсового копыта его лошади.

— Есть ли у Вас ко мне ещё дела, профессор Фальконет?

— Есть, Ваше Величество… — заспешил ваятель. — Господин Ласкари прекратил службу свою в кадетском корпусе. Это до меня не касается, и я в это не вмешиваюсь…

Ласкари осторожно выглянул из-за Модели, напрягся, боясь пропустить, хоть одно слово. Императрица сама стояла, как изваяние, лицо её снова стало непроницаемым.

— Если Ваше Величество позволите, желаете, прикажете… — Фальконет торопился, боясь, что она не дослушает, уйдёт. — Я хотел бы, чтобы он продолжал помогать мне, особенно при отливке… Я говорил с ним… Если он получит приличное чину и обязанностям жалование, то он останется и будет продолжать службу с прежним усердием…

Екатерина пожала плечами, ответила холодно и отчуждённо.

— Ласкари на днях просил отставки и хотел ехать на воды… Так что и не знаю, как это совместить с желанием остаться при Вашей работе… — Она решительно перевела разговор. — Итак, Большой моделью я довольна. Думайте теперь об организации литейного производства. Поручаю Вас целиком Конторе строений и её директору. Ну, ну, профессор Фальконет… — Заметила она его расстроенный вид. — Заключите перемирие с Вашими врагами, как я с султаном… Побеждайте все препятствия и не тужите ни о чём… Прощайте!

Все вышли, провожая императрицу, в мастерской остался один Ласкари.

Как он ненавидел сейчас эту немецкую Фике, эту русскую императрицу Екатерину! Русский двор был полон иностранцев, куда ни пойдёшь — то немцы, то шведы, то французы… И даже греки. Тот же Мелиссино… Батюшка Петра Иваныча, между прочим, родом с того же прекрасного острова Кефалония, откуда когда-то пришлось бежать Ласкари, скрываясь от полиции… Вообще-то тогда он был не шевалье де Ласкари, подполковник и директор Шляхетного Кадетского корпуса в самом Санкт-Петербурге, а был он всего-навсего какой-то безродный грек Марин Карбури… Ну, так про то и речь… Русская императрица месяца, недели не может обойтись без иностранцев, а как воспользуется их талантами и умениями, так и выгонит прочь… И Ласкари ей более не нужен, и сам Фальконет давно надоел…

— Но моя песенка не спета ещё, Ваше Величество! — Сказал неожиданно вслух шевалье. — Где, где они?

Ласкари вбежал в кабинет Фальконета и стал лихорадочно искать что-то на его столе. Очень скоро нашёл, удовлетворённо развернул свёрнутые рулоном бумаги. Это были чертежи механики, изобретённой Андреем, безродным мастером, о котором сейчас шевалье начисто забыл. Это были его чертежи, шевалье де Ласкари! Его! И механика была изобретена им! Никто не посмеет сказать, что кто-то другой придумал машину по перевозке камня! И Марин Карбури тут же решил: он напишет книгу об этом своём подвиге… И назовёт её… Вот как — «Трактат о Камне»… И в этой книге будут напечатаны все эти великолепные чертежи, выполненные лучшими гравёрами Конторы строений… И гравюры… Где эти гравюры? Вчера поздно вечером архитектор Фельтен принёс их Фальконету. Художники засиделись за полночь, им всегда было, о чём поговорить. Поэтому только ранним утром сегодняшнего дня Ласкари удалось, наконец, внимательно рассмотреть работы Фельтена. Гравюры так прекрасны, так точно передают всю необычную атмосферу эпопеи по перетаскиванию скалы… Опальный шевалье торопливо рылся в бумагах Фальконета.

— Вот они… — Он аккуратно сложил бумаги в огромную папку. — Вся Европа признает талант, Ласкари, Ваше Величество, и Вам станет стыдно, что Вы изгнали меня из своей страны…

Столица опять бурлила. Газеты описывали детали и тонкости литейного процесса, об отливке монумента судачили на всех городских рынках, хулители и доброжелатели Фальконета обсуждали в гостиных правильность его действий… Литейный дом, по нелепому распоряжению Бецкого, был выстроен в центре города, у стен самого Сената, рядом с местом, где должна была быть установлена готовая статуя. Расплавленный металл посреди людской толпы вызывал большую тревогу у городских властей и самих горожан.

В самом Литейном доме к отливке статуи всё было готово. Посреди мастерской возвышалось некое фантастическое чудовище, похожее то ли на осьминога, то ли на сказочного змея о нескольких головах. Это была восковая форма, заключённая в опоку, от которой шли металлические трубы к сводчатой печи, в которой плавился металл. Часть этих труб была для бронзы, часть — для выхода воздуха…

Фальконет стоял возле литейной печи, закрыв лицо ладонью от огня. Последние дни он стоял так часами — глаза его были красны, брови и ресницы опалены. Рядом с ним неотлучно находились Емельян Хайлов и Андрей.

— Я так надеюсь на тебя, Емельян… — Голос ваятеля дрожал. — Я так верю тебе…

Хайлов ласково успокоил его, видимо, не в первый раз.

— Не извольте волноваться, профессор Фальконет… Бронза вот-вот будет готова… А с таким надёжным помощником, как Андрей, ничего дурного произойти просто не может…

Андрей литейным делом не владел, но из желания помочь Фальконету и давнему своему другу Емельяну Хайлову, а всего более из-за горячего желания быть участником такого важного и необычного дела, он из Литейного дома тоже почти не выходил.

Наконец, городским властям поступило сообщение от Фальконета, что сегодня в любой час может начаться отливка статуи. В кабинет руководителя Адмиралтейств-коллегии адмирала Мордвинова прибыл офицер с письмом от фельдмаршала князя Александра Голицына. Именно ему доверила императрица свою столицу, отправившись в Москву для встречи командующего русской армией генерала-фельдмаршала графа Румянцева, возвращавшегося с войсками с победоносной войны с Турцией.

Мордвинов зачитал послание собравшимся офицерам и завершил его словами:

— Итак, сего числа в лаборатории, стоящей на площади при берега Невы между Адмиралтейством и Сенатом, начнётся литьё монумента. Коллегия наша должна взять надлежащие меры к предосторожности от пожарного случая и для сохранения целости Адмиралтейства.

Было от чего беспокоиться! Здесь стояли на стапелях корабли, было много леса и всякого горючего материала. Началась страшная суета. Вывозили весь порох, что был в Адмиралтействе, всё лишнее, что могло воспламениться при случайном пожаре. Для наблюдения за площадью расставлялись по дворам солдаты, забивались окна в ближайших магазейнах, приготовлялись бочки с водой, вёдра и багры…

В литейном доме наступил критический момент. Огонь пылал