Шляхетном корпусе офицеры ненавидят Вас, как лягушку, что Ваше распутство и взяточничество известно ныне всему Петербургу? А девицу Агафью Карабузину, которую я из Москвы привезла, и которую Вы из-под носа у Дашковой в жёны себе переманили, я по гроб жизни Вам не прощу… Впрочем, двух других девушек, погубленных Вами тоже жалко…

— В государстве Российском оболгать иностранца ничего не стоит…

Государыня презрительно посмотрела на него.

— Побойтесь Бога, шевалье! Скольких русских оболгали Вы? Конечно, нигде не умеют подмечать слабости и пороки иностранцев так, как в России. Можете быть уверены, что Вам ничего у нас не спустят и не простят… Но ближе к делу, шевалье…

Ласкари поднял голову, прямо посмотрел на русскую императрицу и сказал твёрдо.

— Мне нужна награда за труды, вознаграждение за машину по перевозке Гром-камня, прежде обещанное Вашим Величеством, и памятная медаль «Дерзновению подобно»… Такова моя цена за дела, для блага России содеянные…

Екатерина не ожидала такой наглости, такого тона. Даже самые близкие к ней люди, называя её на «ты» и величая «матушкой», никогда границ не переходили.

— Всего-то? — Она всегда понижала голос, когда выходила из себя. — Цена-то у тебя своя, а весы государевы… Не много ли будет для беглого грека, приставленного к Фальконету «засланным казачком»?

Но Ласкари шёл напролом.

— А коли считает Ваше Величество, что мне того много будет, то у меня весьма важный аргумент есть… У меня в кармане лежит экстрактец один… Из самого «Чёрного кабинета»…

Императрица редко теряла самообладание, только слегка прищурилась, впившись в него взглядом.

— Кто же это тебя в него допустил? Неужто Бецкой оплошал? Совсем тесной стала голова у старика — государственные тайны прощелыгам доверять стал…

Грек окончательно осмелел, расслабился, удовлетворённый произведённым эффектом.

— Не в том суть, Ваше величество, что генерал меня в «Чёрный кабинет» допустил, а в тех сведениях, что в сём экстракте находятся…

Ласкари достал из кармана бумаги, помахал ими перед собой. Екатерина следила за ним с некоторой опаской.

— Так что за сведения, коими ты меня пугаешь столько времени? Говори, сей же час! Мне ведь и позвонить недолго… — И она протянула руку к золотому колокольчику, стоящему на столе.

— А сведения те касаются до тайны рождения самодержицы Российской…

Государыня неожиданно ловко вырвала бумаги из его пальцев, быстро просмотрела их, вздохнула с облегчением.

— Ах, вот ты о чём, пустобрёх… Значит Бецкой — родитель мой… — Она с облегчением звонко рассмеялась. — Ты что, этим меня испугать хотел, паршивец? А если я сама с намерением эти бумаги в «Чёрный кабинет» направила, а ты мне помог — по Петербургу сплетню пустил? Ишь, глаза вытаращил… Чего уж тут не понять? Коли я — дочь Бецкого, а он по батюшке своему князю Трубецкому — русский, так, выходит, и я, хоть на четверть, да русская… А мне, чтобы к своему народу поближе быть, только того и надобно!

Ласкари растерянно молчал. Государыня величественно проследовала мимо него, села за свой письменный стол, подвинула к себе бумаги и только после этого взглянула на него.

— А теперь слушай меня внимательно, Марин Карбури… Ты, кажется, такое имя поначалу в России имел. А как тебя в Кефалонии величали, я и знать не хочу… Ты, видать, из тех людей, с кем честь и совесть никогда не встречались… Должность свою в Шляхетном корпусе сдай сегодня — ты туда по моей ошибке попал… И даю тебе месяц сроку — чтобы духу твоего в России не было! И за что, Господь, ты прогневался на меня, что посылаешь на землю нашу, то шута всесветного обманщика Калиостро, то развратницу подлую Тараканову, то сего наглого мошенника, что сейчас предо мной стоит?! — Она окинула Ласкари презрительным взглядом, и добавила совсем тихим, зловещим шёпотом. — Ишь ты! Государыню Российскую шантажировать вздумал! Пошёл вон отсюда! Вон!

Город ещё спал, спал весенний Петербург, залитый утренним солнечным светом. В мастерскую проскользнули Мари Анн Колло и Дарья Дмитриевна. Мари открыла дверь каморки, забитой всяким хламом.

— Вам придётся набраться терпения и посидеть здесь очень тихо… Я приду за Вами, когда пожалует императрица.

Дарья Дмитриевна поцеловала её в щёку, уселась на какой-то ящик и приготовилась ждать. Колло плотно прикрыла дверь.

В мастерскую пришёл Фальконет. Он почти не спал нынче ночью, не смотря на снотворные пилюли, которые его почти насильно заставила принять Мари. Он ещё раз оглядел Модель, погладил морду коня. Руки его дрожали…

Явился и Ласкари. Взглянув на ваятеля, пожалел его.

— Утро доброе, профессор Фальконет… Успокойтесь, Бога ради… Вы сегодня на себя не похожи… Всем всё равно не угодить…

Колло позвала из открытых дверей кабинета.

— Идите сюда, учитель… Марфа успела вскипятить самовар… Я напою Вас чаем…

На пороге мастерской показался Андрей. С восхищением глядя на скульптуру, он обошёл её кругом.

Ласкари, которого он не заметил, насмешливо преградил ему дорогу.

— Ты опять здесь, Андрэ? Никак налюбоваться не можешь?

— Удивительно… Говорят, Фальконет своим конём превзошёл всех древних мастеров…

— Говорят… Коль модель матушке понравится — отливка монумента впереди…

— И Вы, как всегда, самый первый участник будете?

Ласкари разозлился.

— И что Вы, за люди — русские? Одни колкости на уме… Разве мало я сделал для успеха дела Фальконетова?

Андрей ответил миролюбиво.

— Про то спорить не буду: не всякий с такой уймой дел справится… Весь Петербург бурлит… Только и разговору про перевозку Гром-камня…

Ласкари вздохнул, ища сочувствия, пожаловался.

— Теперь Гром-камень к лесной пристани доставлен, моё дело сделано… И вместо благодарности — в опалу попал. Даже у Бецкого. Один Фальконет меня по-прежнему любит. Нет, Андрэ, не ко двору я в России Вашей, нечего мне больше в Петербурге делать. Поеду искать славы на других полях сражений.

— Не падайте духом, шевалье… — Не сдержавшись, съязвил Андрей. — Насчёт славы — Вы счастливый человек, она сама Вас ищет…

— Опять ухмыляешься? Наше соглашение с тобой — полюбовное, я своё слово сдержал, от Дарьи Дмитриевны отказался… А что императрица обещанных денег не заплатила, так то — не моя вина…

— Бог с Вами, шевалье… Дашеньке не многим лучше сделалось после Вашего отказа, да всё радостно, что не уморили Вы её, как прежних своих жён…

— И ты эти петербургские сплетни повторяешь? Да я Дарью Дмитриевну пуще жизни своей любил и впредь до самой смерти любить буду… Коли захотела бы со мной в Париж уехать…

Андрей не успел ответить: в мастерской появился Пётр Иваныч Мелиссино. Вчера только приехал он с полей сражений, вызванный в Петербург императрицей. Отвечал он теперь перед ней