и Россией за всю русскую артиллерию головой, и матушка-императрица очень была довольна его достижениями. Вызван он был для получения звания генерал-майора и вручения из её рук нового ордена Святого Георгия 3-ьей степени. Едва повидавшись с домочадцами, расцеловавшись с женой и заметно выросшим сыном, он тотчас же отправился к опальной племяннице, которая сидела в своей комнате с душой, ушедшей в пятки. Он учинил ей строгий допрос про её мысли. Она отвечала тихо, скромно и виновато, но стояла на своём, чем сразу вывела его из себя. Пётр Иваныч ушёл от неё, громко хлопнув дверью, и велел не показываться ему на глаза. Вечером с поздравлениями новому генералу приехали Фальконет и мадемуазель Колло. Мари Анн, будучи не намного старше Дарьи Дмитриевны по годам, но по жизненному опыту и положению в обществе её превосходившая, любила её как старшая сестра и очень ей сочувствовала. Поскольку Пётр Иваныч не разрешил племяннице покидать свою комнату в его присутствии, то Дарья Дмитриевна не посмела выйти к гостям. Мари Анн еле уговорила хозяина дома дозволить ей посетить арестантку, которая несказанно обрадовалась подруге. От неё Дарья Дмитриевна узнала, что Фальконет не спит которую ночь, так как завтра при демонстрации Большой модели должна быть императрица со всей своею свитой. Если модель памятника будет ею аппробована, то наступит едва ли не самый ответственный момент в создании монумента — отливка статуи… Дарья Дмитриевна слушала приятельницу внимательно, очень сочувствовала Фальконету, но думала о своём: а если попытать счастья, броситься с прошением в ноги императрице?.. Она тут же обсудила это с мадемуазель Колло: завтра она раньше всех придёт в мастерскую, где-нибудь спрячется и будет ждать императрицу. А когда та появится… И хотя Мари Анн сильно сомневалась в успехе этого предприятия, преодолев свои колебания, она пообещала, что постарается помочь Дарье Дмитриевне осуществить свой дерзкий план.

На короткий срок наезжая домой, Пётр Иваныч, оскорблённый отказом Ласкари, всё никак не мог повстречать его, чтобы по-солдатски взгреть, как следует, этого выскочку и обманщика. Многочисленные петербургские сплетники не раз передавали шевалье угрозы Мелиссино, и неудачливый жених понимал, что встреча с новоиспечённым генерал-майором не сулит ему ничего хорошего. Увидав его в мастерской, Ласкари мгновенно спрятался за монумент.

Мелиссино, заметив Андрея, обрадовался.

— Это хорошо, что ты здесь… Вечером непременно дома будь. Надо нам домашний совет держать, всем вместе решить, что с Дарьей Дмитриевной делать… Совсем ума лишилась с театром этим. Упёрлась — пойду в актёрки! — и всё тут…

И, хотя Пётр Иваныч был с самого начала самым, что ни на есть активным участником творческого процесса создания монумента, он начал внимательно разглядывать статую, рассматривая её со всех сторон, словно увидел её заново. Ласкари пятился от него задом, но споткнулся вдруг о половицу и с грохотом повалился на пол.

— А это ещё кто тут? — Удивился Мелиссино. — Неужто ты, шевалье? Не надо и беса, коли ты здеся… И не боишься на глаза мои показываться, мерзавец?!

Ласкари проворно вскочил, живо отряхнулся.

— Послушайте, генерал…

Но Мелиссино загремел на весь портретолитейный дом, не давая ему договорить.

— Я-то генералом стал за раны свои, в боях полученные… А вот ты за что подполковник — никому в России не ведомо!

Ласкари совсем растерялся, не зная, как ускользнуть от этой несколько задержавшейся расплаты.

— Я прошу Вас… — Угрожающим тоном произнёс он, вытянув вперёд дрожащую руку.

Мелиссино расхохотался.

— А что? Неужто драться со мной будешь?

— Может и буду! — Ласкари пытался говорить твёрдо, но голос его вибрировал.

— Ты? Со мной?! Боевым офицером? Ха! Казнокрад! Взяточник! Распутник!

Мелиссино схватил Ласкари за грудки, тот с трудом вырвался, отскочил в глубину мастерской. Оттуда послышался его сорвавшийся от страха голос.

— Я взяточник? Я казнокрад? А кто у меня из Лахты по полсотни солдат забирал на строительство дачи своей на Каменном острове? Кто?!

Он попытался было проскочить мимо генерала к двери, но Пётр Иваныч ловко подставил ему ножку. И несчастный шевалье вновь растянулся на полу, чем воспользовался Мелиссино, рывком подняв его за шиворот. Вот тут-то Ласкари завопил во весь голос.

— Господи ведь убьёт! Ей Богу, убьёт!

Вырвавшись, наконец, от Мелиссино, проворный грек выскочил из мастерской. Пётр Иваныч бросился за ним.

Зрителем этого спектакля был только Андрей, он хохотал во весь голос.

Из кабинета вышел Фальконет, махнул рукой, и служитель, стоявший наготове, распахнул тяжёлые ворота мастерской, в которые хлынули зрители. Каких только персонажей не было тут! Кто не спеша и важно обследовал монумент, кто созерцал его быстро, кто внимательно рассматривал одни детали… Четвёртый день выставлялась модель, и Фальконет метался между зрителями, ревниво прислушивался к репликам, всматривался в непроницаемые лица, пытаясь понять, что думают горожане о его творении.

До него долетали только отрывки фраз.

— Я, матушка, сколько раз говорил тебе, — слышал он с одной стороны, — что нельзя с утра столько жирного кушать! От того так громко и бурлит в животе, что жирного много с утра ешь…

— А граф Куракин-то, гляди, мой друг, цугом прикатил… — Доносилось с другой стороны монумента. — И как он теперь с князем Репниным, да с Бибиковыми разъезжаться будет? Не опоздать бы поглядеть…

— А вчера-то, вчера после куртага у графини Долгорукой при разъезде какой-то каретой кучера насмерть пришибло… Вот когда смеялись-то!

— А, знаешь ли, душенька, указ государыни вышел, чтобы причёски в театр делать не выше двух вершков всего, дабы сцену сзади сидящим не застиласть…

— Да неужто? Это ведь и не по моде совсем!

Фальконет встал в угол мастерской, отвернувшись от своего Петра и закрыл уши руками. Здесь его и нашёл Фон-Визин.

— Что с Вами, профессор Фальконет? На Вас просто нет лица… Здоровы ли Вы?

— Денис Иваныч! Дорогой! — Ваятель уткнулся лбом в его плечо. — Да что же это? Зачем эти люди пришли сюда? Они смотрят на мою Большую модель и говорят о погоде!

— Успокойтесь, профессор Фальконет… — Прошептал Фон-Визин, стараясь не привлекать внимания зрителей. — Вам ли не знать, что встреча художника с публикой никогда без синяков и шишек не обходится… Вы представить не можете, какие я муки претерпел со своей комедией! Иной хвалит, другой молчит, зато хулителей — пруд пруди… Вам давно успокоиться пора… Давайте-ка просто по зале погуляем.

Фон-Визин взял под руку ваятеля, повёл куда-то в сторону от модели.

А Дарье Дмитриевне наскучило сидеть в чулане. Она тихонько приоткрыла незапертую дверь, проскользнула в мастерскую, и, прижавшись к постаменту, повернулась спиной к публике. Но в то же время и Ласкари осторожно просочился с