Ко времени, когда я подошла к девятой или десятой станции, идти назад прежней дорогой казалось уже бессмысленно. Я шагала дальше. Акихабара, Электрический город, где мы с Тэйдзи разглядывали фотоаппараты, хоть он и не думал покупать ни один, был диковинно тих среди ночи. Амеёко, где я ходила за покупками с Нацуко, чтобы купить дешевые продукты на расползшемся на всю улицу рынке. Там было тихо, но я чуть ли не въявь слышала дневной гомон загрубевших мужских голосов, криком расписывающих свой товар: склизких кальмаров, рыбу, чай, кофе, обувь. Под железнодорожными арками — стойки якитори[29], сейчас закрытые. В Уэно — парк, куда я ходила в первый год любоваться цветением вишен, не ведая, что он будет так набит зеваками, что я едва смогу разглядеть макушки деревьев. Янака, кладбище, где я сидела, прежде чем направиться к дому госпожи Ямамото. Оно поднимается на гору от железнодорожных путей и дальше. Ночью надгробия напоминали силуэты людей, сидящих на склоне горы и нашептывающих во тьме свои секреты. Затем — крикливо-розовые любовные гостиницы, рекламирующие тарифы на ночлег и более дешевые тарифы за «дневной отдых». Я обогнула вершину петли, к Икэбукуро, мимо темной старой часовни у Комагомэ и к территории Тэйдзи. Если бы я посмотрела на них на карте, то заметила бы, что Такаданобаба и Син-Окубо расположены на северо-западе Токио, но с чего бы мне теперь этому удивляться.

Минули часы. Хоть я уже была за много миль от дома, ландшафт не так уж изменился, только приметы на переднем плане — ночные клубы, любовные гостиницы, надгробья, парки, рынки, магазины, посольства. И все это внутри нескончаемого коридора безымянных прямоугольных зданий и железнодорожных путей. Я глядела вверх на окна. Большинство были темными, показывая лишь смутные очертания занавесок и жалюзи. Тут и там кошачьими глазами сияли яркие желтые прямоугольники. Порой внутри двигалась фигура. Я вглядывалась, пытаясь разглядеть человека, получить впечатление о его возрасте или одежде, о его перемещениях по комнате. И каждый раз гадала, что это за человек. За кем именно из миллионов людей, работающих, просыпающихся, спящих в этом городе, набитых по отдельности и группами в коробочки домов и офисов, я подглядывала? Я хотела знать этих чужаков, перемещавшихся из одной коробки в другую, транспортировавших себя по городу по столь обширным сооружениям железных и автомобильных дорог. Я хотела знать их, потому что тоже была одной из них.

Порой я теряла пути Яманотэ из виду и вынуждена была пробираться по погруженным во мрак боковым улочкам, пока не отыскивала их снова. Свет в темных переулках и закутках давали яркие торговые автоматы, выставившие на обозрение напитки и сигареты. Иногда я могла идти несколько миль, не теряя пути из виду. Мой марш все продолжался, и в ранние предутренние часы я оказалась в Синдзюку, в считаных метрах от места, где увидела Тэйдзи впервые. Я подумала о Сачи. Вполне может статься, театрик, где Тэйдзи нашел ее, в улице или квартале от меня. Я гадала, сколько времени истекло с момента, когда Сачи вышла, а Люси вошла. Я воображала, что она погребена глубоко в прошлом, как ее фотографии погребены в коробке, но, может быть, Тэйдзи перешел от Сачи ко мне, а от меня к Лили, даже не сбившись с шага, будто мы были тремя станциями вдоль железной дороги.

Я прошла по дороге мимо парка Ёёги. Внутрь я заглянуть не могла, но высокие перистые вершины деревьев возносились над стенами. Я снова слышала песню, которую мы пели в ту ночь. «Уэ о мите аруко». Я плакала, но не трудилась поднимать лицо, чтобы не дать слезам пролиться, как велит песня, потому что вокруг не было ни души, и я вполне могла позволить им литься, как им заблагорассудится. Я дошла до своей конторы в Сибуя. Я ни разу не бывала там ночью, и мне было приятно ее увидеть. Пожалуй, это единственное место в Токио, где я могла ощутить себя дома сейчас, без Тэйдзи и Лили. Может, через день-другой я и вернусь к работе. Мою душу успокоит сознание, что перевод для доменной печи завершен вовремя и с удовлетворительным качеством. Когда солнце уже начало припекать и люди выходили из домов на работу и учебу, я прошагала от Эбису до Мэгуро и наконец прибыла к месту отправления. Готанда. Я отмахала марафонскую дистанцию. Я обошла Токио кругом.

* * *

Когда я переступила порог квартиры, телефон еще звонил. Проигнорировав его, я наполнила ванну горячей мыльной водой. Ноги гудели и пылали. Я погрузилась в ванну по шею и закрыла глаза. Перед взором замелькали виды клубов и баров, кладбища, квартир и бельевых веревок, железнодорожных путей, без конца пересекающихся с другими путями, расходящимися по всему Токио, по всей Японии. И вагоны и локомотивы, спящие по обе стороны от путей, убранные до поры, пустые.

Когда я выбралась из ванны, ноги еще болели — розово-лиловые, распухшие. Я шла, будто впервые надела коньки и ковыляла от раздевалки до катка. Телефон звонил и звонил. Я сняла трубку, но не произнесла ни слова. Просто ждала. Писклявый голос Лили доносился громко и четко:

— Люси! Ты там? Я пыталась дозвониться тебе множество раз. Гм. Я хотела тебе сказать, что ужасно сожалею о том, что ты видела. То, что случилось с Тэйдзи… мы этого не планировали.

«Ты ненароком договорилась встретиться с ним на станции после того, как я уеду?» Я не могла раскрыть рта, чтобы заговорить, но слова криком кричали у меня в голове.

— И я ужасно себя чувствую. Не знаю, что тебе сказать.

«Так с какой же радости звонишь?»

— Я знаю, это должно было разбить тебе сердце.

Мой пульс участился. Лицо и шея пылали. Да что Лили может знать о моем сердце? Я наполнила оба легких воздухом до отказа, чтобы произнести следующие предложения без остановки для вдоха:

— Мое сердце — сложный орган, состоящий из мышц, клапанов и крови. Оно может ослабеть, может получить инфаркт, а то и вовсе остановиться. Но разбиться не может. Вот и не звони, чтобы сообщить, что решила, что мое сердце разбито. — Мои глаза переполняли слезы. Я моргнула, чтобы лучше видеть, и горячая вода хлынула мне на щеки. — Мое сердце в порядке. — Мой голос надломился. — А вот ногой пошевелить не могу.

— Ногой? Люси?

Я положила трубку, и тут же зазвонили в дверь. Понимая, что это наверняка не Лили, я высморкалась, утерла глаза, доползла до двери и разогнулась, чтобы отпереть ее.

Передо мной предстала Нацуко с охапкой желтых маков. Лепестки касались кончиков ее волос.

— Люси, что происходит? Ты больна?

— Мне не очень хорошо. Через день-другой буду в порядке.

— Выглядишь ужасно. Ради бога, сходи к врачу, узнай, что не так. Ты плакала?

— Мне не нужно к врачу. И вообще, не верю я докторам. Ходить по врачам, когда ничем не болен, — только судьбу искушать.

— В таком случае повидай свою подругу Лили. Она ведь медсестра? Почему бы тебе не попросить ее наведаться?

Я воззрилась на нее.

— Люси, да что такое? Что случилось?