class="p1">Смех, визг, дробный топот разудалой пляски и хлопанье в ладоши под «калинку».

— Весело гуляют, чертовки, — усмехнулся Третьяк, — того и гляди драку затеют.

Магдауль со своей Верой спали с самого обеда. Только перед приходом Третьяка поднялись, и теперь оба суетились у самовара.

Матвей перекрестился, поздоровался, поздравив хозяев с праздником, сел на скамейку.

Магдауль кивнул головой, дружелюбно улыбнулся.

— Дя Матвей, трезвый?! Светопреставление! — Вера чуть не добавила: «И злой какой-то», но прикусила язык.

— Болезь… девча… не до вина… — На обветренном темно-коричневом лице Третьяка еще глубже запали глаза. Морщина на морщине… Голос стал глухим и надтреснутым, говор — замедленным, затрудненным.

Вера тревожно подумала: «Не к добру… Ай, дура! Не от добра!»

Волчонок набил свою трубку самосадом, запалил ее и подал Третьяку.

— Кури, Матвей.

Третьяк молча курит. А сам уставился в пол.

— Ты, Волчонок, тоже не гуляешь?

Магдауль тряхнул головой.

— Вера маленько больна.

— A-а, значит, одному, без бабы, не захотелось…

Третьяк крякнул и еще ниже опустил голову.

Потом резко поднялся, шагнул к порогу.

— Дя Матвей, а чайку-то?! — кинулась за ним Вера.

Третьяк махнул рукой и вышел.

Вера долго стояла молча, а потом подошла к мужу, пригладила его волосы, прошептала тревожно:

— О господи, царица небесная! Чо-то будет!.. Беда… Беда кругом… страшно мне что-то. Господи!

Третьяк снова на улице.

Какая-то из вдовушек начинает и никак не может продолжить песню:

Ссы-лавное море,

Кхы-кхы-кхы.

Ссы-лавное…

Кхы-кхы-кхы…

Ее перебил звонкий приятный голос:

Ой, чок чебачок,

Маленькая рыбка,

У моей, у милой

Скоро будет зыбка-а-а.

Певунья растянула в последнем слове звук «а».

— Вот тебе и «а-а-а»! — смеется другая.

— Иван-то возвернется, дык покажет тебе «а-а»!

— Ни черта!

Третьяк быстрым шагом направился к «Ку-ку», где по песчаному берегу моря вразброску валяются матросы.

Один из них так и лежит голышом, а возле него прикорнулась пьяная Дунька, тоже заснула непробудным сном.

Глухо гудит море. Это буйные крутые волны бьются об утесы. А здесь, в глубокой Онгоконской губе, тихо. Как и обычно на Байкале, сегодняшний ветер налетел неожиданно, будто бы скрадывал кого-то, чтоб застать врасплох и заставить от души помолиться богу.

Пронесся, прошумел и затих. Только волны еще долго будут гулять, ударяясь о каменистые крутые берега.

Матвей вытянул руку и посмотрел на палец.

«Едва видать его, густо стемнело, — заключил он. — А теперь с богом!»

Третьяк перекрестился и осторожно пополз по узкому черному трапу на катер. Дрожа всем телом от страха, Матвей ступил на палубу «Ку-ку».

Прислушался, а потом на носках, крадучись, подошел к капитанской каюте. Оттуда раздается храп.

Огляделся крутом. Тихо. Перекрестил потный лоб, взмолился: «Господи Исусе! спаси и пронеси!..» Еще раз огляделся и начал спускаться в темную утробу катера.

Вот он вынул из-за пазухи сухую бересту, подложил ее под лестницу. Потом трясущейся рукой достал спички.

«О господи, прости меня грешного!» — Третьяк опустился на колени, долго крестился. Потом решительно чиркнул спичку, она сломалась. Достал новую. Зажег ее и поднес желтенький огонек к бересте. Та мгновенно вспыхнула, как порох.

Через минуту под лестницей разгорелся яркий веселый костер и осветил трюм катера.

Подул с гольца вниз по речке резкий хиуз и в момент отогнал пригнездившееся за день солнечное тепло. Ночное море дохнуло на землю сыростью; на подмогу ему голец Чингиса послал кучу студеного воздуха — сразу захолодало.

Первым замерз тот, что лежал голышом.

— Ды-ды-ды! — дрожит бесштанный стражник. Зуб на зуб не попадает. Озноб пронизывает все тело и вышибает из головы хмель. Проснулся, но все еще находится во власти сна: тошнит, голову ломит, да еще мороз донимает. Он силится снова заснуть.

Резко скрючился и толкнул коленкой пьяную Дуньку. Та тоже проснулась:

— Милок, возьми меня!

Услышав просьбу женщины, матрос совсем пришел в себя. Пригляделся в темноте и узнал чищалку из рыбодела — рябую, с бельмом на правом глазу, неряху Дуньку.

— Ты сдурела, бесстыжая?

— Грех-то прикрой, потом и стыди.

Матрос пощупал себя — одна только тельняшка.

Ошалело вскочил, схватил одежонку, на ходу натягивая штаны, пустился к катеру. Вскарабкался на палубу и как вкопанный уставился в одну точку.

Внизу, в машинном отделении, ярко горит огонь, оттуда валит едкий дым.

Матрос сразу же протрезвел.

Прыгнул к колоколу — забил тревогу, бросился к пожарному инвентарю, схватил ведро, кинул его за борт, раздался плеск, рванул матрос за бечевку — и ведро уже в руке. Бух воду в огонь! Снова кинулся к борту… снова — воду в пламя.

Огонь все меньше, меньше и затух.

Из каюты, раскачиваясь, вышел капитан.

— Чево шумишь, гад?

— По-жар!.. У-утушил! — заикаясь, ответил матрос.

— Зажги фонарь, спустись вниз и проверь, — приказал капитан.

Матрос нырнул в трюм, в котором клубился густой дым и, захлебываясь, выскочил оттуда.

— Огня нет! — выпалил он.

— Проверь еще, — резко звучит голос Сердяги.

Матрос снова нырнул.

Через минуту капитан услышал возню, а вслед за этим из дыма вылез человек, за ним матрос.

Какое-то мгновение стояли молча.

За это время до пьяного сознания капитана дошло то страшное, что затеял Третьяк, и он вздрогнул.

— Хотел заживо зажарить тебя, ирода, — удивительно спокойно и твердо сказал Третьяк Сердяге.

Наливаясь злобой, капитан подошел к Третьяку и молча пнул его в живот.

Матросик тоже замахнулся было, но отлетел в сторону.

— Не тронь! Сам ухряпаю!

Глава восьмая

Вера обняла Магдауля за шею, прошептала жарко:

— Волчонок, милый!.. У меня ребеночек!..

Монгольского росчерка ее глаза совсем сузились, и из них, искрясь, льется счастье. Бурлившая в ее жилах русская кровь уступила, и она сейчас походит на красивую бурятку.

Магдауль сначала растерялся. Шутово ли дело — привалило такое счастье!

Он словно пушинку поднял на руки Веру, прижал к груди, исцеловал лицо и голову ее. Потом испуганно огляделся кругом, прислушался.

Доносятся еле уловимые звуки ночной тайги — то легкий ветер играет в кронах высоких деревьев.

Магдауль схватил свою берданку.

— Ты куда?!

— Пугать надо злой дух, чтоб не сглазил тебя.

Вера рассмеялась, но согласилась.

— Иди, Волчонок, трахни.

Магдауль вышел во двор и выстрелил в звездное небо.

— Уходи, злой дух!

Для Магдауля цель жизни — это любовь Веры, это дождаться от нее ребенка. Она такая добрая! Ганька зовет ее мама Вера. А как же больше-то назовешь ее?! Приехали они с Ганькой из Белых Вод грязные да вшивые. Привыкли, будто так и надо, а теперь без бани тело начинает