свете!.. Хорошо рыбешкам!.. Никто их не ругает и не колотит», — Луша часто придумывает себе сказки, фантазировать любит. А Параша — нет. Одно лишь и знает: работать, работать! Ей уже двадцать лет, а считать еще не научилась. Если кто спросит у нее, сколько у матери курочек, она не задумываясь выпалит: «Восемь курочек, да седьмой петушок». Вот какова Параня-рыбачка.

Сеть идет пустая — ни одного омулька.

И башлык от досады наливается злобой. Уже последняя в связке сеть подходит к концу, а рыбы даже на жареху не попало.

Луша тянет нижнюю тетеву, в ее отупевшей от побоев и ругани голове, как проблески солнца сквозь свинцовые тучи, мелькают мысли. Девушка мечтает превратиться в мелкую рыбешку и плавать в прозрачной воде, меж малахитовых камней, меж пышных водорослей. Мечтает стать прибрежной скалой, которая пребывает в вечном покое. Вздыбилась бы и застыла бы — независимая и гордая!

У Матвея Третьяка в душе — злая буря.

— Нет рыбы… Чем кормиться? Как жить?

А Луша замечталась: «Вот бы стать рыбкой-голомянкой! Она же в золотисто-фиолетовом платье… нарядная!.. Сама себе царица… Воля тебе в прозрачных просторах».

Но вдруг! О ужас! Она запуталась пуговкой в липком полотне сетей. Решила оторвать, но стало жалко. Задержалась на секунду.

У Матвея прорвалось. Не помня себя, он схватил кормовое весло и ударил по покорно согнутой спине дочери.

Луша, охнув, уткнулась в сети и потеряла сознание.

Целый следующий день ходил Третьяк по берегу и смотрел, как вьются чайки над рыбой в запретной зоне. Гладь моря вся в пузырях, и повсюду расходятся мелкие, едва заметные круги.

— Омуль-то плавится, аж вода кипит, — оглядываясь кругом, взволнованно прошептал Матвей. Дочери молча кивнули. На скуластых лицах, в небольших, глубоко посаженных черных глазах сверкнула виноватая, заискивающая улыбка и тут же погасла, затонув в омуте страха.

— Э-эх, побольше бы сетей!.. Да крепких парней.

Не вытерпел Матвей, закинул сети в запретных водах.

…Матвей взялся за бечеву. Веревка дрыг-дрыг. «Уже заячеилась рыбка!» — пронеслась радость, разлилась теплой волной и заполнила зачерствевшую душу рыбака.

Заспешил Третьяк. Рванул на себя туго натянутую веревку и быстро подобрался к «ушам» сетей. Взглянул в воду, а там неясно белеют запутавшиеся в сетях омули.

— Лушка, отгребись от сетей, — шепотом приказал Третьяк. — Бог дает рыбку!.. Тьфу, тьфу, не сглазить бы… О господи, царица небесная, помоги!..

Быстро опустилась тьма. Завесило все окрест густым холодным туманом.

— Эй, кобылы, теперь дрыхните! — радостно шепчет Третьяк.

Девушки, облегченно вздохнув, послушно притулились на голых досках. После тяжелого рабочего дня рады и доскам. Сон пришел мгновенно: накрыл рыбачек темным мягким покрывалом, а едва заметные пологие волны плавно покачивают лодку и убаюкивают девчат, как в зыбке. Крепко спится в море.

На суровом лице Третьяка все те же глубокие морщины; губы так же горестно сжаты. Когда-то светло-синие глаза теперь поблекли и выражают то злобу, то робкую надежду.

Гложет Матвея страх перед купеческой стражей. В любую минуту жди «Ку-ку». Отберут сетишки, рыбу, лодку… А там, чего доброго, и в тюрьму могут упрятать… «Ха, вор, Матюха Третьяк… У кого воруешь-то? Може, и грабишь?» — проносится в воспаленном мозгу рыбака. Растут досада и злоба.

Коротка летняя ночь. Мутный рассвет пробивается сквозь густой туман. Матвей рад темной сырой завесе. Все воры рады тьме. Хоть сроду и не воровал он, а вот нужда заставила.

А как подтянул уши сетей и увидел белую массу рыбы, все отлетело.

«Моя рыба! Мой промысел!» — поет душа, позабыв про «Ку-ку».

Омулей понатыкалось в сети тьма-тьмущая. Проворны девичьи руки, сноровисты, привычны, да еще вдобавок страх хлестко подгоняет их.

Подтянут немного за обе тетевы да через борт в лодку вывалят всю массу рыбы. Весело смотреть, как плещется серебристый красавец омуль.

Вдруг до слуха Матвея донесся глухой шум.

«Ку-ку» идет!» — словно огнем обожгло рыбака.

— Девки, тяните с рыбой! — крикнул Матвей.

Вскоре подошел хвост сетей с небольшой крестовиной маяка. Луша с Парашей проворно надели дужки весел на уключины и нажали на весла так, что они жалобно заскрипели и завизжали на все лады.

— Облейте дужки водой!

Матвей направил лодку прямо на берег Безымянки.

— О господи, помоги удрать!

От страха на лицах рыбачек расплылась желтая бледность.

— Жмите, девки! Не жалейте себя!

А стук раздается все громче и громче. «Ку-ку» где-то совсем рядом, но туман мешает ему обнаружить беглецов.

— Девки, гребитесь путем!

Матвей изо всех сил помогает кормовым веслам.

— Жмите, девки, куплю вам на платья! — хрипит Третьяк.

Рыбачкам сладко слышать от отца слово «девки», и они напрягают все силы, чтоб хоть еще раз услышать сказанное отцом без злого окрика это простое слово.

Шипит под носом лодки вода, бурлит от упругих сильных лопастей весел. Но все равно им не уйти от «Ку-ку», если рассеется туман.

Вдруг слева по борту зарябила вода, и в следующий миг налетевшая «ангара» обдала холодком. Заклубился легким ворохом туман, и его быстро подняло вверх.

Матвей Третьяк бросил весло и утер с лица пот. Девушки все еще продолжают грестись. Они тупо смотрят на свои грязные босые ноги и делают свое дело.

— Бросай, кобылье! И-и-и-х! — зло выкрикнул Третьяк.

Огромный «Ку-ку», как злой дракон, несется на всех парах прямо на крохотную лодчонку, которая от богатого улова так погрузилась в воду, что в запасе осталась лишь узенькая полоска верхней доски борта.

Луша с Параней не смотрят на «Ку-ку», черт с ним, с «Ку-ку»! Они позабыли все на свете, впервые увидев слезы на суровом лице отца. Слезы текут обильно, крупными, как у нерпенка, каплями. Наверно, льется все, что накопилось за всю горькую жизнь — наконец, видимо, прорвалась какая-то плотная стена в душе Матвея и выпустила эту неведомую ему жидкость.

«Ку-ку», обдав рыбаков паром и прогорклым дымом, остановился недалеко от лодки. Огромный детина гаркнул с палубы:

— Эй, ты, ворюга!

Матвея этот окрик, словно цыганским бичом, хлестнул вдоль спины.

— Красотки, подгребайтесь! Не то буль-буль со своей калошей! — кричит матрос.

Рыбачки робко подгреблись к фыркающему огнем, дымом и паром чудовищу.

Матвей с ужасом и ненавистью смотрит на «Ку-ку». Людей он не замечает, не видит и не слышит.

Подошел к своему пирсу «Ку-ку». Ему такой уж почет от хозяина! Лозовский построил сторожевику специальный причал. Катер на буксире притащил лодку Третьяка.

— Эй, сволочи, гоните свое корыто к рыбоделу! — гаркнул капитан.

Третьяк как сидел, так и сидит. В последний раз смотрит на свои сети, в которые вложено столько труда всей семьи.