Человек у окна повернул голову, когда я вошла в комнату. Взгляд у него был спокойный, открытый. Казалось, эти карие глаза сначала оценили меня, а затем сверкнули неприкрытым восхищением.

— Мадемуазель, — с улыбкой произнес стекольщик.

Голос его оказался столь же приятным и располагающим, как и его взгляд. Он был высок, строен и хорошо сложен, под скромной рабочей одеждой угадывались стальные мышцы, развитые ежедневным трудом.

С первых же звуков его голоса я почувствовала непреодолимое влечение к этому человеку, словно он меня околдовал. Передо мной был простой ремесленник, пусть даже и очень искусный, однако я, дочь джентльмена, не почувствовала никакого сословного барьера между нами. Я подошла к нему и улыбнулась в ответ.

— Ты не видел маленькую собачку? — спросила я с непривычной для меня самой мягкостью в голосе.

— Нет, мадемуазель. Но если увижу, то обязательно сообщу вам, — вежливо ответил он, не отводя взгляда.

В те дни десятки людей трудились во дворце, перестраивая и заново украшая помещения, отведенные для Анны. Тут были каменщики и плотники, столяры и маляры. Мы жили среди постоянного стука молотков, визга пил и переклички рабочих. Однако в тот момент для меня вдруг все кругом смолкло, и я замерла, утонув в глубине смотревших прямо на меня спокойных карих глаз.

— Нельзя ли попросить у вас попить, мадемуазель? — проговорил мужчина с явным акцентом. Голос у него был тихий и певучий.

Как зачарованная, я повернулась и пошла в спальню Анны. Там рядом с ложем Анны стоял кувшин с вином, разведенным водой. Наполнив кубок, я вернулась и протянула его стекольщику. Он осушил кубок залпом и вытер губы тыльной стороной ладони. Я смотрела, как он пил, не в силах отвести взгляд от его точеной шеи с двигавшимся кадыком, четкой линии блестевшего от пота подбородка, сильных рук, темных кудрей, спадавших на плечи.

Он протянул мне пустой кубок, и руки наши встретились. Вновь я обратила внимание на то, какие у него длинные и тонкие пальцы. Ни один из нас не отдернул руки при этом соприкосновении. Ладонь у него была шершавая, грубоватая. Я почувствовала, как мои пальцы вспыхнули, коснувшись его пальцев. Такого жара я никогда в жизни не испытывала!

Медленно и неохотно я отняла руку после этого пожатия, длившегося мгновения, растянувшиеся для меня в минуты, и услышала, как стекольщик вновь заговорил:

— Иногда я забываю свои инструменты, и приходится возвращаться за ними поздно ночью. Если я и сегодня окажусь таким забывчивым, смогу ли я найти вас во дворе в столь поздний час?

— Да, — только и смогла вымолвить я и, улыбаясь, пошла прочь.

Все еще находясь под впечатлением этой встречи и разговора, я вновь занялась поисками собачки Анны. К этому времени малышку нашли. Гриффин Ричардс объявил, что Пуркуа пробралась на половину Екатерины. Пуркуа забралась под аналой королевы, спасаясь от отца Бартоломе — священника, которого я видела в обители Святой Агнессы.

— Не трогайте мою собаку! — крикнула на него Анна, когда мы вбежали в покои королевы.

Здесь оказались все, кто принимал участие в поисках. Священник в своей развевающейся черной сутане пытался отчаянными пинками вышибить скулящую и воющую Пуркуа из-под аналоя, где та укрылась. Услышав приказ Анны, священник бросил на нее такой свирепый взгляд, который никак не соответствовал его сану, и продолжал наносить удары ногами с еще большей яростью.

Я не могу спокойно смотреть, как мучают животных, поэтому сразу же поспешила на помощь Пуркуа. Едва сама не пострадав от пинков священника, я опустилась на колени, просунула руку под аналой и извлекла оттуда дрожащую, насмерть перепуганную собачку. Я тут же передала Пуркуа Анне, которая выхватила у меня свою любимицу и бросилась вон из комнаты.

Отец Бартоломе недобро уставился на меня. Я неловко поднялась на ноги, путаясь в подоле платья и пышных нижних юбках. Никто не пришел мне на помощь.

— Кого я вижу? Неужели передо мной вновь мисс Джейн — почитательница Лютера? — процедил сквозь зубы священник, злобно глядя на меня. — Та, что явилась в монастырь Святой Агнессы подвидом простой паломницы! Видно, вас послала любовница короля, чтобы из первых рук получить сведения о творящей чудеса Кентской Монахине. Да вы шпионка!

— А вы — клеврет посла Шапуи! — выкрикнула я в ответ.

— Я — новый исповедник Ее Величества, — напыщенно произнес отец Бартоломе. При этих словах он весь преобразился, приосанился, на глазах превращаясь в почтенного и благочестивого служителя Господа.

— Мне слишком хорошо известно, кто вы такой на самом деле, — запальчиво возразила я, — и я не собираюсь держать рот на замке.

Тот, кого я встретила утром, терпеливо ждал меня в залитом лунным светом дворе, пока я шла туда по самым тихим переходам, спускалась вниз по самой неприметной лестнице. Сонные стражники дремали по скамьям, никто не обходил дворец ночным дозором.

— Мадемуазель! — услышала я его нетерпеливый шепот. — Я здесь, мадемуазель!

Он стоял у стены пивоварни так глубоко в ее тени, что я увидела только силуэт его высокой стройной фигуры, закутанной в тонкий плащ. Подойдя ближе, я различила и темные волосы, обрамлявшие его прекрасное молодое лицо, и сверкавшие даже в темноте глаза. Мужчина протянул мне руку и увлек под защиту стены. Я последовала за ним с радостью. В мгновение ока меня обхватили его сильные руки, и мы стояли, тесно прижавшись друг к другу, пока его губы касались моего уха, шеи, горла.

— Вы пришли, вы здесь! — шептал он. — Я боялся, вы не придете!

Я не сопротивлялась. Я хотела заговорить с ним, но он закрыл мне рот поцелуем, и тут внутри меня поднялась горячая волна, захватившая всю меня целиком.

— Ma chere mademoiselle, mon ange, ma fleur, ma petite…[55]

Он поднял меня на руки и отнес в пивоварню, освещаемую одной-единственной свечой, которая горела у охапки соломы, застеленной одеялом. Когда он уложил меня на это скромное ложе, я тут же потянулась к нему, потому что желала только одного: чтобы он не переставал меня целовать. И очень скоро я забыла обо всем в его объятиях.

Той ночью я рассталась со своей девственностью легко и без сожалений, причем отдала ее не дорогому моему сердцу Уиллу, а незнакомцу. Когда свеча догорела и погасла, я стала женщиной с той же неизбежностью, с которой по весне на лугу раскрывается цветок. Тот, кто сорвал его, сказал мне, что его зовут Гэльон. Он называл меня своей любимой и пообещал, что мы еще встретимся.

Я нашла короля на арене для турниров. Он гарцевал на своем любимом боевом коне Кёрдельоне, что в переводе на наш язык означает Львиное Сердце. Здесь же находился и юный Генри Фицрой верхом на пони. Король пытался научить своего сына прыгать через препятствия. Он терпеливо объяснял ребенку, что пони сам прекрасно знает, как прыгать, а от принца требуется только дать коньку посыл шпорами в нужный момент и крепко держаться в седле, но Фицрой никак не мог решиться. Раз за разом король подбадривал сына, даже подначивал его, но каждый раз в последний момент принц резко осаживал и заворачивал своего пони перед самым препятствием.