— Ради всего святого, как же ты собираешься сражаться с французами, если боишься перепрыгнуть через изгородь, которая тебе по колено? — в сердцах воскликнул король.

Юный Фицрой ничего не ответил, а только повесил голову.

— У меня живот болит, — пожаловался он тихим и слабым голосом, а затем сложил ручки в том месте своего бархатного камзольчика, где находился источник этой боли.

Король резко развернул Кёрдельона и сорвал его в галоп. Могучий конь, тряся светлой гривой, поскакал к противоположному концу арены так быстро, что пыль столбом взлетела из-под его копыт. Там король развернул его и погнал обратно, остановив совсем рядом с принцем и его испуганным пони.

— Ты говоришь, что у тебя болит живот? — прокричал король. — Чушь собачья! Да у меня голова раскалывается каждый божий день, в ногу как будто бы вставили раскаленный штырь, а мои яйца… — Тут король грубо выругался и застонал. — Как могут болеть эти чертовы яйца, ты и сам узнаешь, когда станешь старше. Борись с болью, мой мальчик! Учись этому, а то французов тебе никогда не победить!

— Мой учитель говорит, что нам скорее следует опасаться солдат императора, а не французов, — заметил юный принц.

— Хотел бы я посмотреть, как твой учитель наденет доспехи и отправится на поле брани, — ехидно заметил король. — Только вряд ли он до него доберется, потому что кишка у него тонка! — Он замолчал, а потом добавил: — Впрочем, его нанимали не для этого, а для того, чтобы он тебя научил греческому, и последнее у него неплохо получается.

Король, который многому научился сам, был самого высокого мнения об ученых мужах и потому поспешил смягчить свое обидное замечание.

Потом Его Величество еще раз попытался убедить своего сына быть умницей и перепрыгнуть через препятствие, а когда и эти усилия не увенчались успехом, он спешился и, шлепнув пони по крупу, отправил мальчика в направлении конюшни.

В этот момент он заметил меня и сделал мне знак приблизиться.

«Ах, Генри, Генри, — бормотал он про себя, сокрушенно качая головой. — Я один как перст между этим ребенком, моими законниками и женщинами, которые дерут друг друга, как две кошки».

Как я поняла, кошками Генрих назвал Анну и королеву Екатерину. На это мне сказать было нечего, потому я промолчала.

— В чем дело, Джейн? — спросил король.

— Если Ваше Величество позволит, я насчет того серебряного кружева для моего платья…

— Конечно, тебе ведь нужно еще, я так понимаю?

— Да, мистер Скут говорит, что кружева требуется больше, Ваше Величество.

— Завтра же распоряжусь послать.

— Благодарю вас, Ваше Величество, — я на мгновение заколебалась. — И, если позволите, хотелось бы сказать вам еще кое-что…

— Что именно?

— Новый исповедник королевы отец Бартоломе не тот, за кого себя выдает.

— Неужели? — Глаза короля блеснули.

— Он — ставленник посла Шапуи и его шпион.

— Конечно, Джейн, ты абсолютно права. Но пусть он остается на своем месте — ведь врага лучше знать в лицо, не правда ли? Вообще-то всех испанцев не мешало бы отправить на дно морское, как любит повторять Анна.

— Не всех, — посмела возразить я, — только не Ее Величество королеву, которой я столько лет служила верой и правдой.

Король нахмурился.

— Думай, что говоришь, девочка, — бросил он. — Учись у своего брата держать язык за зубами, а нос по ветру. А ветер сейчас дует для королевы крайне неблагоприятный. Я даже больше скажу — идет буря! И, сдается мне, эта буря может унести королеву прочь. Или отправить на дно морское…

По иронии судьбы в тот день, когда мистер Скут доставил законченный свадебный наряд во дворец мне на примерку, я уже не была уверена в том, что действительно хочу выходить за Уилла. И причиной этому, конечно же, был Гэльон.

Но платье от этого не стало хуже. Вообще-то теперь оно выглядело красивее, чем когда бы то ни было: отделка кружевом из серебряных нитей — восхитительна, рукава — подвязаны самым модным и элегантным образом, шелестящие нижние юбки такой смелой длины, что едва касаются тростниковых циновок, покрывающих пол.

— Нам пришлось укоротить юбку, — сказал мистер Скут, показывая своим помощникам, где именно следует подрубить переливающуюся нежно-голубую ткань верхней юбки. — Вы ведь не очень высокого роста, мисс Джейн, не так ли? Кстати, когда свадьба?

— Я еще не знаю. Мы ждем, когда будет готов наш дом, — ответила я.

Артур Дормер постоянно твердил сыну, что Чиверинг-Мэнор отойдет нам, но сначала Дормеру-старшему необходимо найти участок земли с домом поближе к Лондону и переехать туда со всеми чадами и домочадцами, что во всех смыслах представлялось трудной задачей. Посему мы ждали, и конца этому ожиданию не предвиделось.

Я не могла не думать о том, что очередная отсрочка — это знак судьбы. Может быть, не следует мне сочетаться браком с Уиллом? Может быть, мужчина моей жизни — Гэльон? Почему наша с Уиллом свадьба раз за разом упорно расстраивается? Сначала родители Уилла отказались дать свое согласие на наш брак, потому что мой отец соблазнил сестру Уилла (я до сих пор предпочитала думать, что вина за это целиком лежит на моем отце). Мы с Уиллом решили сбежать в Новый Свет на борту судна под названием «Эглантин», и оно потерпело крушение. А теперь вот получается, что дом вроде бы наш, и в то же время еще не наш, и не будет принадлежать нам еще какое-то время, а пока нет дома — нет и свадьбы.

Я всегда твердо верила, что пути Господни — неисповедимы, посему Он может вознаградить нас за то, за что мы не ждем награды, равно как и отвратить нас от определенных поступков. Не иначе как наш союз Ему не угоден. А как иначе можно объяснить то, что Артур Дормер никак не мог купить такой дом, который соответствовал бы его новой должности при дворе?

Если бы в тот летний день я не увидела Гэльона у окна, если бы неведомая сила не толкнула меня в его объятия… Если бы я не пошла к нему на свидание в темный двор… не узнала бы, как его шершавые ладони будут ласкать мое тело, как его мягкие губы коснутся моих губ, как моя грудь приникнет к его груди… Если бы я не узнала, какие глубины плотской радости откроются во мне, я бы спокойно довольствовалась тем, что имею. Но теперь этого было мне уже недостаточно.

— По-моему, вы похудели с первой примерки, — посетовал меж тем мистер Скут. — Придется кое-где кое-что ушить.

Я не удивилась его словам, потому что в последнее время совсем мало ела — мои страстные свидания с Гэльоном начисто лишили меня аппетита. Мы не часто виделись после нашей первой полуночной встречи, но всякий раз между нами возникало еще более сильное взаимное влечение. Каждое свидание заставляло меня желать новой встречи, приносило ни с чем не сравнимое наслаждение, но не давало мне покоя. Временами мне казалось, что я должна успеть до прихода осеннего ненастья насладиться последними восхитительными днями долгого жаркого лета, испить эту чашу любви до дна, до последней капли…