Но наряды меркли по сравнению с теми драгоценностями, которыми король буквально усыпал Анну. Он распорядился, чтобы его ювелиры вынули самые крупные бриллианты и рубины из его собственных браслетов и колец и украсили ими сверкающие ожерелья и колье для Анны. Екатерине король приказал вернуть в королевскую сокровищницу ее драгоценности, после чего эти камни (к немалому неудовольствию королевы) нашли свой путь в ларцы Анны.

И в довершение ко всем дарам и почестям Анне на торжественной церемонии был присвоен невиданный титул — маркизы Пембрук в своем праве[58]. Неся на плечах мантию, отороченную горностаем, Анна в присутствии всех первых пэров и государственных мужей королевства преклонила колени перед своим верховным сюзереном, после чего была зачитана грамота о жаловании ей титула, а на ее черные кудри была возложена сверкающая золотая корона пэра Англии. Зазвучали фанфары, и хор грянул «Тебя, Бога, хвалим!». А затем в честь этого события при дворе прошла череда пышных празднеств и торжеств.

Став маркизой Пембрук, Анна загордилась не на шутку. Она раздавала приказы направо и налево, а на провинившихся налагалось самое суровое взыскание. Королевский камердинер был уволен только за то, что не уследил, как малютка Пуркуа нагадила в шелковую туфельку Анны, забытую ею на кровати. Дело не ограничилось только изгнанием проштрафившегося слуги. Все камердинеры были лишены своих законных привилегий — прав на свечные огарки, хлебные горбушки и отслужившие свой срок кружева и шитье — на целый месяц, а это был зимний месяц, что значительно увеличило понесенный ими ущерб. Анна просто помешалась на том, чтобы покрывало на ее кровати, с красивой оторочкой и вышитое изображениями ее геральдического знака — белого сокола, — выглядело безупречно. Если она обнаруживала на нем хотя бы морщинку или складочку, то с криком негодования немедленно призывала слуг и требовала отгладить его и перестелить всю постель под угрозой немедленного увольнения.

Хуже всего то, что Анна стала теперь не просто чванливой, но и начисто лишенной великодушия. Когда к ней пришла в слезах одна женщина с мольбой спасти от повешения ее сына, Анна ответила:

— Он совершил преступление, признан виновным и должен понести наказание.

— Но он всего лишь украл мелкую монетку, да и ту не для себя, а для соседей, которые голодают. Ему всего шестнадцать, и он такой добрый мальчик…

— Законы пишутся для того, чтобы их исполняли, — только и сказала Анна, отворачиваясь от скорбящей матери. — Ваш сын должен заплатить за свой проступок.

Я постоянно вспоминала безжалостные слова Анны, пока мы следовали в Дувр. Анну несли на носилках, король скакал верхом на Кёрдельоне, хоть и морщился от боли в ноге, а придворные ехали кто в повозках, кто верхом. Солдаты шли пешком. Часто приходилось останавливаться, когда с телег слетали колеса, лошади теряли подковы и хромали, повозки переворачивались и их груз вываливался прямо в придорожные канавы. Такая малая скорость передвижения изматывала всех. Я боялась, что мы не успеем до темноты добраться до того места, где был задуман наш ночлег. Я увидела, как мимо проскакал мой брат Нед. Он пытался ускорить наше передвижение, посылая вперед всадников из эскорта короля, чтобы они предупреждали о возможных опасностях и трудностях. Нед стал для короля просто незаменимым. Он всегда оказывался рядом и умудрялся исполнять такие королевские приказы, которые другим казались невыполнимыми. Стоило ему только увидеть, что любое задание, пусть даже самое ничтожное и не соответствующее его положению, выполняется плохо, он тут же просил наделить его соответствующими полномочиями и чаще всего справлялся с таким заданием с блеском. Он казался неутомимым — настолько велика была его сила воли и целеустремленность.

Этим осенним днем мой брат взял на себя очередное невыполнимое поручение — попытался ускорить движение королевского поезда по разъезженной, пыльной дороге в Дувр. Он как раз направлял коня вперед, чтобы возглавить процессию, и в этот момент на повороте дороги перед нами открылось совершенно удивительное зрелище. На вершине холма над дорогой был воздвигнут огромный деревянный крест, раза в три выше самого короля (а он был мужчиной крупным и по росту превосходил своих придворных). Под этим простым и суровым символом веры стояла маленькая женщина в одежде монахини, а с ней — еще девять женщин в белых одеждах.

Это была Кентская Монахиня и ее ближайшие соратницы. Среди них находилась Кэт — моя бывшая невестка. Они стояли совершенно неподвижно у подножия креста, и сейчас на них были устремлены взоры всего двора. Я услышала встревоженные крики из уст ее недоброжелателей и восклицания «Пресвятая монахиня!» ее почитателей. Вереница повозок и телег остановилась, лошади били копытами и тревожно ржали. Монахиня заговорила, и ее голос донесся до всех нас, а ее слова ввергли нас в смятение:

— Господь рек: за ваши грехи я нашлю на вас неисчислимые бедствия! Так слушайте же вы, прелюбодеи и распутники! Слушайте те, кто выпустил духов злобы поднебесной[59]. Да будут демоны любострастия изгнаны, а милосердные ангелы восстановят благочестие на троне Англии! И да падет гнев Господень на ту, что носит дьяволову метку!

Я увидела, как король отправил вооруженных стражников на вершину холма. Вокруг слышался громкий шепот придворных: «Она грозится наслать на нас демонов!», «У нее дар исцеления…», «Она даже может воскрешать мертвых…»

— Эта женщина безумна! — вскричал король. — Она богохульствует! Она бредит!

Но Кентская Монахиня еще не закончила свои речи:

— За твои грехи, о король, и за грехи твоей любовницы — распутной Иезавели, Бог нашлет неисчислимые казни на Англию. И первой казнью будет нашествие мерзких жаб! — Я почувствовала, как толпа вокруг меня содрогнулась. — За ним воспоследует нашествие вшей, а потом нападут на вас несметные тучи мух. Но и это не все — пошлет Господь великую хворь, от которой помрет домашний скот и лошади, покроются язвами тела человеков, а твердь земная повредится для своего основания.

По толпе пошли стоны ужаса.

— Заткните ей рот! — прокричал король стражникам, которые упорно лезли вверх по склону холма по направлению к Кентской Монахине. Они почти добрались до подножия креста, и я увидела, что девять женщин, окружавших Монахиню, метнулись в разные стороны. Узнал ли Нед среди них свою бывшую жену? Я не смела глядеть на него, чтобы не будить его подозрений. Ведь он считал, что Кэт надежно заперта в келье обители Святой Агнессы. У него и в мыслях не было, что ее освободят, дабы она могла служить Кентской Монахине. Если только…

Но предаваться размышлениям мне было некогда, потому что Монахиня дошла до последней части своего пророчества и теперь возглашала:

— И наконец, Господь поднимет свою длань и сокрушит нечестивцев последней и самой страшной казнью. Первенец распутника и его Иезавели, их сын — умрет!