Другие во время простоев занимались личными делами. Бригадир, которого все звали просто Василием, если не бежал выяснять, почему не подвезли детали, начинал прочищать мундштук. Из его пластмассового под янтарь чрева он проволочкой вытаскивал чёрную вонючую смолу, осевшую из дыма коротеньких сигарет «Южные». Разглядывая со всех сторон смердящую кляксу, он иной раз задумчиво констатировал:

– Вот такая же гадость копится у меня в лёгких.

Низкорослый, носатый, с металлическими зубами Юрий постоянно чинил одну и ту же зажигалку. Грише от простоев не перепадало. Хоть он и не филонил, головки блоков всегда оставались дефицитом. Поэтому прерывалась ли у других работа, нет ли, Гриша, стоя спиной к остальным, не переставал одержимо крутить коловорот, продолжая притирать проклятые клапана. Лёша собирал про запас масляные насосы, за которые он отвечал, или сидел и вычищал грязь из-под ногтей. Эдик во время остановок курил, строил из гаек и шайб башенки, короче, тихо мучился бездельем. Митя знал, что ему двадцать три года, что он женат и учится в Высшем техническом учебном заведении при заводе.

Как только подвозили детали, отдых без напоминаний прекращался – работу здесь уважали.

Ничего общего у этих людей не было. Бригада походила на небольшой лоскутный коврик, сшитый отделом кадров и обесцвеченный одинаково неинтересной работой. Подобие сплочённости обнаруживалось здесь лишь тогда, когда возникала необходимость противопоставить себя начальству. Любой, сидящий в кабинете, для рабочих оставался чужаком, о котором упоминали с ехидством и иронией за безусловную бесполезность, никчемность и дармоедство. Доставалось даже Эдику – раз учится во ВТУЗе, значит, метит осесть в кабинете:

– Начальником станешь – лишний раз рук не замараешь. Стол, секретарша – чего не работать? Сиди да нарезай резьбу пальцем в носу.

Эдик клялся, что не забудет родную бригаду и, став начальником, возьмёт за правило регулярно приходить в цех и марать руки. И секретаршу будет сюда приводить, чтобы и она руки марала.

Единственным кабинетным бездельником, с которым бригада сталкивалась непосредственно, был начальник цеха. Болезненно бледный седоватый человек со всегда нахмуренными лохматыми бровями появлялся среди станков ближе к концу месяца, когда возникали сомнения, удастся ли в этот раз выполнить план. В чёрном халате поверх костюма, раздражая глаз нахально белой рубашкой и изысканным галстуком, он, ни с кем не здороваясь, начинал на каждом участке с крика. Рабочие стояли и молчали, равнодушно выслушивая хриплые попрёки пополам с матом. Выполнял ли после этого цех план, Митя не знал, но коробило, что люди безропотно терпят ругань.

– Знаешь, как говорят: «Не тронь дерьмо – оно вонять не будет». Ты ему скажи слово – он ещё сильней заблажит. Он только на глотку брать и может. А так – работник из него никудышный, – пояснил Мите бригадир. – План надо не из рабочих выколачивать, а из тех, кто работу организует.

– Да его сюда по блату сунули, – подхватил Егор Егорович. – Раньше-то другой был, тот себя потише вёл. А тут как-то случилось, что Хрущёв кубинскому Фиделю решил правительственный лимузин подарить и запасной мотор к нему. А их же у нас на заводе собирают. Пока над движками колдовали, тут комиссии всякие вертелись. Ну, собрали моторы, испытали, как положено, на стендах погоняли – всё вроде в порядке. Ладно. А перед самой отправкой кому-то в голову стукнуло: а давайте для страховки ещё разок проверим. Вот тут-то запасной и потёк. Потом выяснили – скрытый дефект в блоке цилиндров. Раковина или что другое – не знаю. Голов тогда полетело много. И того начальника цеха сняли, а этого бобика на его место посадили. Он чей-то родственник. Главного инженера, что ли.

А чуть позже Эдик, оставшись с Митей наедине, объяснил всё понятно и просто:

– Чего ты от них хочешь? Они слова сказать не смеют – все на крючке у дирекции. Кто квартиру ждёт, кому пообещали разряд повысить или бригадиром назначить, кому место в детсаде нужно, кому ещё чего… Все перед руководством становятся смирными и ждут подачки. Особенно те, у кого большой стаж. Блага, что даёт завод, – старожилам в первую очередь. Вернее, во вторую, после командиров. Но это неважно. Уволиться, если ты недоволен, что тебя матом кроют, нельзя – на новом месте таких льгот не будет. Новичок – начинай всё сначала. Вот из них верёвки и вьют. Как только пролетариат в дополнение к цепям обзавёлся полезным барахлишком, он, как активная сила, кончился. А льготами и посулами его совсем развратили, – добавил он, понизив голос.

– Так ведь не все бессловесные. Вон Виктор из-за красной рыбы скоро ещё одну революцию устроит.

– А ты с ним поосторожней. Не спорь. Он тебя проверяет – вдруг сгоряча сморозишь что-нибудь против советской власти. А он – ты уж не сомневайся – быстренько настучит куда надо. Понял?

Митя понял.

Серёжка образовался на выходе из проходной. В нём опять накопилось, и оно требовало выхода. Пока шли до метро, он успел выложить отчёт о личных успехах:

– Я ведь на завод не просто так принят, а по комсомольской путёвке. Понимаешь, в последний момент сообразил. Я уже в метро ехал и вдруг – мысль! Разворачиваюсь – и в райком. Ничего толком объяснить не успел, смотрю – у меня в руках красивая бумажка. Как будто меня там заранее ждали. Теперь в трудовой книжке на самой первой странице имею очень полезную запись: «Принят по комсомольской путёвке».

Он так был рад успешному началу карьеры! Серёжка работал в отделе технического контроля, в каком-то механосборочном цехе и уже прослыл активным общественником.

Как-то раз объявился Вовка. Воскресным утром он зашёл за Митей, и они вдвоём отправились топтать улицы. День получился пасмурным, под ногами лежал утрамбованный ногами прохожих, желтоватый от грязи снег. Тротуары выглядели неопрятно. Местами снег вдруг обрывался по ровной линии, и начинался, выскобленный до асфальтовой черноты, участок добросовестного дворника. Прохожие труд дворников не ценили и оставляли на чёрном ошмётки снежных следов. Вдоль тротуаров, на равном расстоянии друг от друга, мёрзли невысокие сугробы. Прохожих мало, и птиц не видно – погодка дрянная, с ветерком. Но Вовка не замечал ни погоды, ни прохожих. Он прошёл в строительный институт, но радость студента омрачали сомнения.

– Понимаешь, казалось бы – конкурс приличный, а я набрал больше минимума. Чего ещё нужно? Живи и не порть людям настроение нытьём. И будущая специальность вроде подходящая. Всё путём. Но! – тут благородный дон поднял указательный палец. – Не я тот институт выбирал. Отец ещё с девятого класса начал меня обрабатывать: иди в строительный, поступай в строительный. Я упёрся. Ну просто так. Хотел куда угодно, но не по-отцовски. А потом он как-то уломал всё-таки. И что? Получается, меня на верёвочке в институт привели.

– А чем он тебя уломал?

– Ну, мол, строители всегда будут нужны, а в нашей стране – особенно. И про то, что память о себе на века оставлю, и ещё много всего наговорил. Я-то почти уверен – всё дело в том, что у него уже продумано, куда меня сунуть после института. А для этого я должен стать строителем. И снова я буду на поводке. Я же не о том, что строителем быть плохо. Мне подумать не дали – вот в чём дело. За меня всё решили другие. Всю жизнь опекают. А у меня, видно, не хватает твёрдости в характере.