– Чего, чего? – не поняли сразу несколько человек.

– В медицинском есть два отделения: одно – лечебное, другое – санитария и гигиена, – как всегда, немного снисходительно принялся объяснять Колька бестолковому окружению. – Я учусь на втором – санэпидемстанции, профилактика…

– …борьба с грызунами и тараканами, – развязно подхватил Соколов. – Дома продукты кончились – идёшь в ближайший гастроном: «Я из санэпидемстанции». Директор бледнеет, кому-то усиленно подмигивает. Не успел оглянуться, уже несут полную сумку – колбаска, сыр, бутылочка. Клёвая специальность.

Сусанна Давыдовна смотрела на своих ребят влюблёнными глазами.

– Олег, ты, кажется, собирался в архитектурный?

– Я решил с этим повременить. Пока осваиваю профессию монтёра по лифтам.

– Широкова, говорят, в «Плехановку» поступила…

– Мить, а ты что?

– Я в пролетарии подался. Моторы для грузовиков собираю.

– Мне звонила Катя Донцова, – сказала Рита, и Митино сердце заработало быстрей. – Она тоже не решила куда поступать. Колеблется между биологическим и инязом.

Пили за школу, за Сусанну Давыдовну, за Новый год.

Ребята по-взрослому, в открытую, направились курить на кухню. Игорь, как всегда, необузданно гарцевал, его голос слышался везде, и каждая его фраза начиналась со слов «я» или «мне». Митя и Вовка вместе с девочками освобождали стол от грязной посуды. Коржик задержал Митю.

– А почему ты на заводе? Завалил или вообще не пытался?

– Не пытался, потому как не выбрал для себя ничего. Дома финансы поют романсы – вот и работаю пока.

– Один мой знакомый будет сдавать в МГУ на геологический, на вечернее отделение. Там экзамены в апреле. Имей в виду.

– А сам-то чего в лифтёры пошёл?

– Не в лифтёры. Я буду монтёром по лифтам. Это, знаешь ли, огро-о-омная разница. Вынужденный шаг. Акция в рамках борьбы за самостоятельность. А без экономической самостоятельности, всё остальное – пустой трёп. Если б ты знал, что у меня дома творится, не спрашивал бы. Но кисть и карандаш не бросаю.

Магнитофон надрывался голосом Пресли из коллекции Реброва и Соколова, звякали чашки, блюдца.

Домой расходились поздно. Пока шли до автобусной остановки, договаривали последнее. За Митиной спиной Мишка что-то горячо рассказывал Игорю:

– …я ему детские вопросы. Почему импортные товары и качеством лучше, и внешне красивее? Возьми телевизоры, магнитофоны, холодильники. У меня «техасы» из Штатов, а нашу пародию на них под названием «рабочая одежда» видел? Помнишь, ты принёс первую шариковую ручку – ещё никто не знал, что это такое, – откуда она была?

– Французская.

– Вот. Она тогдашняя куда лучше писала, чем любая нынешняя отечественная. Фарцовщики торгуют зарубежной оправой для очков – ходкий товар. Что же, мы даже пластмассу штамповать не умеем? Вот всё это я ему для начала и сформулировал. Ну, что он мне ответил и так понятно: война, восстановление хозяйства, кругом враги, много на оборону уходит и вообще – мы идём неизведанной дорогой, здесь без ошибок не обойтись. Это то, что касается существа вопроса. Но объяснял он пространно, с примерами, с экскурсами в разные стороны. И из его слов я выудил две вещи, о которых раньше не подозревал. Во-первых, та диспропорция, что сложилась у нас между отдельными отраслями хозяйства, опасней для государства, чем атомная война. К примеру, – степень развития оборонной промышленности и уровень, на котором находится сельское хозяйство. А второе, – он мне показал то болото, куда сваливается наше производство. Вот его же пример. Обувная фабрика каждый сезон может менять модели туфель, попутно улучшая их качество. Для этого требуется переналадка линий, модернизация станков и тому подобное. А можно десять лет заваливать магазины одной и той же моделью одного и того же качества. Что проще? Так вот, оказывается, у нас слишком много народа, мы всех еле успеваем обуть абы во что, нам не до моды. То же самое и с одеждой, и со всем остальным. А самое главное, разнообразие усложняет планирование. Сечёшь? Хозяйство-то наше плановое. И где ты найдёшь чиновников, которые на свою задницу сложностей ищут? Выходит – тупик? В нашей системе население обречено носить только «рабочую одежду»? Тут я к нему с главным вопросом и подкатил. Не идут ли проклятые капиталисты более правильным путём, коли они нас постоянно опережают. У них прогресс двигают конкуренция и нажива, а что его должно двигать у нас? В чём наше преимущество, если их рабочие живут намного лучше советских? Не стоит ли задуматься – в правильную ли сторону мы движемся? Последним я его допёк. Он на меня заорал. Отец никогда на меня не повышал голоса, а тут заорал. Но не это страшно. Я понял, что он сам полон сомнений, а я их разворошил. Понимаешь, разворошил то, что он прятал от самого себя. Одно дело мои малограмотные недоумения, другое – прорехи, которые видны ему. И отсюда вытекает последний вопрос: кому и чему мы собираемся служить?

– Да не рыпайся ты и не спеши с выводами, – тихо и слегка неприязненно ответил Игорь.

Тут подошли к остановке и стали выяснять, кто в какую сторону едет.

Комсорг цеха Зоя каждый день выглядела, как на картинке, – чистенькой и выглаженной. Бежевый комбинезон и куцая белая косыночка, прикрывавшая короткую стрижку, непонятным образом сохраняли свежесть и чистоту до конца смены. Сборщики для неё – народ новый, и она подошла к ним с вопросом:

– Кто среди вас комсомольцы?

Оказалось, что все молодые, кроме Мити состояли на учёте.

– После смены – помыться-переодеться и через полчаса – в кабинет начальника цеха на комсомольское собрание.

– У меня учёба, – сказал Эдик.

– Заранее надо предупреждать. У меня встреча назначена, я не могу человека подводить, – сказал Гриша.

– У меня тренировка, – сказал Лёша.

– Ми-ну-точ-ку, – прикрыв глаза и помогая себе головой, будто вбивая лбом в стену гвоздь, железным голосом прервала их Зоя. Объявление о собрании висит уже неделю, – она ткнула пальцем в дальний угол цеха, где находилась курилка.

– Мы туда не ходим, – хором возразили Эдик и Гриша.

И правда, курили они в тамбуре запасного выхода.

– Это неважно – объявление вывешено давно. Учёба – причина уважительная, а остальные, если не придут, получат по выговору.

С видом человека, взвалившего на свои плечи тяжёлое бремя, она пошла дальше. Следом на её пути оказался высокий парень, работавший недалеко от сборщиков. Он сидел на табуретке перед непонятным станком, по которому сверху вниз ручьём стекала белая эмульсия. Голос Зои пропал в рёве этого мокрого устройства, зато, как долговязый послал её по-матушке, прозвучало громко и отчётливо. Отряд сознательных строителей коммунизма, что занимал на плакатах первые ряды, продолжал перед ошарашенным Митей демонстрировать всё новые и новые грани.

Митю ставили вместо заболевших или напарником то к одному, то к другому. Этим работа чуть-чуть разнообразилась, но не настолько, чтобы доставлять удовольствие. И сегодня, и завтра, и послезавтра будут одни и те же болты, сальники, вкладыши и ничего другого. Каждый раз надо решать одну и ту же задачу… Нет, не решать, а по многу раз за смену переписывать кем-то уже найденное решение. Не работа, а пытка какая-то. Пытка бесконечным повторением усвоенного. День, измочаленный не стихающим шумом и нудным, монотонным занятием, заканчивался, не сказать – усталостью, а каким-то холодным равнодушием ко всему на свете. Равнодушием и опустошённостью, сквозь которые иногда вырывались приступы раздражения. Не из-за чего, просто так, на пустом месте. Приходя домой, Митя садился за письменный стол, спиной к остальным и ему ничего не хотелось делать. Даже читать не хотелось. И гулять не хотелось. Ничего не хотелось. Пустая голова, расслабленное тело, неподвижность, отупение.