Они никогда не лгут, ни днем, ни тем более ночью: Невский, Гороховая, Галерная. Не лгут, не виляют, не загибаются, не змеятся. Они снабжены знаками дорожного движения, указателями, стрелками, номерами домов и всегда выведут вас туда, куда вам нужно. Где с нетерпением вас ждут и где вам особенно рады. Ровные, гладкие, прямые улицы составлены строго параллельно и строго перпендикулярно, как аккуратные таблицы.

Вдоль улиц и проспектов таким же ровным порядком тянется их содержание – длинные, плотно приклеенные друг к другу пронумерованные фасады. Их полинявшие краски, вымытые бесконечными дождями, всегда кажутся бледными, бесчувственными, как лица петербургских обитателей. Но эта бесцветность никого здесь не смущает. Благородная бледность – свидетельство сдержанности и европейского спокойствия, строгой упорядоченности и исполнений всех ожиданий будущего. Были у нас когда-то – чего скрывать? – две неуправляемые стихии, доставлявшие жителям центра немало хлопот: широченный пресный залив с осенними штормовыми предупреждениями и полноводная река, которая, осердясь, могла ринуться на город. Но эти стихии удалось одолеть. Реку зажали в гранит, а залив наглухо законопатили длинной дамбой.

Да и слава богу… Теперь можно гулять по городу, предаваясь мыслям, и чувствовать себя в полной безопасности. Совсем как в старой Европе, где всё чисто, прибрано, подметено и дышит покоем. Немного пугают и томят опасением вечно висящие над городом низкие тучи. Но пугают они не нас, а разве только приезжих, да и то таких, которые настроены чересчур поспешно и романтически. Пусть наши гости успокоятся. Ничего чрезвычайного через эти тучи не случится. Они здесь просто так, для декорации. Приглушить естественные цвета. Ведь в их пепельном освещении городские здания, мосты, сады и парки смотрятся мягко и очень живописно.

Приятно жить в городе, где тебе ничто не угрожает. Приятно ходить по улицам, которым можно верить. Где каждый поворот, каждый перекресток продуман и организован так, чтобы город мог работать в едином ритме. С какой охотой мы предоставляемся этому городскому ритму! С утра просыпаемся, принимаем душ, завтракаем, садимся в машину или прыгаем в общественный транспорт, едем на службу, служим, как полагается, обедаем, снова служим, отправляемся домой, проверяем почту, смотрим новости и ложимся спать. И так день за днем… Вся наша жизнь в городе – строгая очередность. Поэтому о настоящем можно совершенно не думать и можно смело строить планы на будущее.

Головы наших горожан и в самом деле заняты самой разнообразной будущностью: бизнес-проектами, сделками, откатами, годовыми отчетами, оценками в аттестате, грантами, иногда – политикой и «современными вопросами», хотя последние годы – всё больше деньгами, деньгами, деньгами. Но главное – и тут меня все поддержат – мыслями о предстоящем лете. Собственно, все эти сделки, бизнес-планы да деньги и нужны-то только ради лета. Купить себе на три недели южную свободу и послать любимый город в задницу – вот о чем в глубине души весь год мечтает каждый истинный петербуржец.

Тем более июнь – это уж, простите, мое личное мнение – совершенно не вяжется с нашим городом. Едва он наступает, в Петербурге начинается сущий беспорядок. Привычная строгость ломается, размягчается, теряет свои очертания. Первым делом июнь приподнимает наши декорации – густые свинцовые тучи. Отодвинувшись от крыш, они постепенно истончаются, бледнеют и рвутся, открывая голубые прорехи неба. И так несколько дней до тех пор, пока не распадутся на подвижные ватные комки, которые ветер может теперь без усилий гонять по небу взад и вперед.

«В июне в Петербурге ожидается переменная облачность», – пророчат по телевизору синоптики, а это значит, что солнце на весь месяц стало полноправным хозяином здешней жизни, и от него ни днем, ни ночью не будет покоя. Едва утвердившись, оно тотчас же принимается, как из брандспойта, нещадно поливать светом крыши, улицы, мосты, перекрестки, площади, памятники – все, что по нечаянности открыто его огромному глазу. Июнь проливается в окна домов, в салоны автобусов, растекается по проводам, рекламным растяжкам и дурацкими кляксами пляшет на бледных физиономиях прохожих. Каждая вещь под июньским светом набирает яркость и нагловатую молодцеватость. Каждая вещь топорщится, торопится высунуться вперед затем, чтобы выставить себя напоказ. И вот некогда единый город трещит по швам, уступая хаосу, теряя приятную пепельность и свой обычный порядок. Вместо декораций тут обнаруживается одна голая обозримость. Вместо благородной бледности – потуги кричащих красок. И наконец, вместо сдержанного европейского театра – цирк, совершенно невозможный, нелепый, азиатский.

Солнце в считаные дни немилосердно разогревает Петербург, превращая улицы в жаркие длинные противни, а площади и перекрестки – в раскаленные сковороды. Плотная застройка удерживает высокую температуру, как баня, и к концу июня невыносимая жара становится почти различима человеческому глазу. Горожане потеют, нервничают, путаются в словах, сбиваются с обычного ритма – в июне им всё приходится делать быстрее: говорить, принимать пищу и передвигаться, иначе есть опасность заживо запечься. Всё раскаляется, даже гранит набережных. Причем раскаляется как-то немыслимо. Словно жар до поры до времени притаился в этих навсегда холодных камнях, памятниках, деревьях, а в июне какая-то древняя сила вызволила его наружу.

Однако город – отдадим ему должное – не торопится сдаваться июню. Он энергично сопротивляется дождями, пытаясь остудить жар, охвативший всё его тело. Петербургские дожди в июне – нечто особенное. Они совершенно непохожи на те, что выпадают у нас в сентябре. Сентябрьские дожди идут подолгу, иногда неделями, но как-то вяло, лениво, сонно, словно выполняя с полным осознанием своего долга ежегодное докучливое обязательство. В июне дожди совсем другие. Они колотят крупными каплями по капюшонам, зонтам, крышам и заканчиваются так же внезапно, как и начинаются. Будто кто-то в сердцах ударяет водой о землю, заранее понимая всю бессмысленность своей истерики.

В помощь дождям город высылает на улицы неуклюжие поливальные машины. Они ползают по центральным улицам, разбрызгивая вонючую хлорированную воду. Но остудить город им тоже не под силу – разве что разогретая пыль, поднявшаяся было в воздух, ложится обратно на асфальт. Вот и всё…

Тем временем из распаренных июнем зеленых газонов являются на свет божий желтые шляпки одуванчиков. Их едкий аллергенный запах атакует носоглотки и глаза, наполняя их противной слизью. Погодите, то ли еще будет! Не пройдет и двух недель, как одуванчики отцветут, покроются пухом, разлетятся, а с тополей по улицам разнесется белая ватная дрянь, и вот тогда вы вдоволь начихаетесь и накашляетесь.

Если бы дело было только в одуванчиках… В июне наружу лезет решительно всё, что вы можете себе представить в Петербурге. Расползается, становится непомерно длинным день, и ночь едва ли успевает наступить. В поздние часы, когда разводят мосты, в городе сгущаются какие-то сумерки – жалкая пародия на европейскую ночь, – но их тут же разгоняет новый спешащий день. Наступает время бессонницы. Мы стараемся укрыться от нее за плотно задернутыми шторами, но ничего не получается. Не спать, не спать, не спать… – бубнит нам в уши июнь, и мы в самом деле не спим, а скорее как-то забываемся на своих потных подушках и, пробуждаясь, тотчас же принимается зевать. Июнь – месяц самой отчаянной зевоты. Приезжайте в Петербург в июне, и вы сами в этом убедитесь. Горожане зевают везде: зевают дома за завтраком и за ужином, зевают в общественном транспорте и за рулем автомобилей, зевают в офисах и в университетских аудиториях, зевают в ресторанах и магазинах и даже (только давайте об этом потише…) – в Законодательном собрании. И все это потому, что день выползает за положенные ему границы.