Мужская гордость не позволяла позволить женщине помочь встать мне на ноги. Еще чего не хватало! Все же я оставался мужиком. Сделав вид, что так и задумано, что по распорядку рабочего дня для директора настало время немного поваляться на полу, я подождал, пока девушка убежит в бар, а сам, нечеловеческим усилием собрав всю силу воли в кулак, поборов силу тяжести и собственную дурость, вернулся в кресло. Расслабляя и снова напрягая мышцы ног, я восстанавливал кровообращение.

— Ваш кофе, — Маша вернулась в кабинет с чашкой дымящегося напитка в руке.

По помещению разнесся аромат крепкого кофе. Завладев кружкой, я жадно, словно наркоман, добравшийся до иглы после долгого перерыва, отхлебнул обжигающую жидкость. Кровь в венах забурлила с новой силой, голова начала постепенно проясняться.

— Ты-то почему не дома? — осведомился я у девушки.

— За вами осталась присмотреть, — скромно потупила взор певица.

— Спасибо, — произнес я, перетасовывая колоду карт, забытую Евгением. — Сыграем?

Не то чтобы у меня было непреодолимое желание перекинуться в картишки, но голова буквально распухала от мыслей, большей частью — не очень добрых, а партейка в бдекджек, как я успел убедиться, способствует размягчению мозга. По крайней мере, появляются другие приоритеты и азарт игры вытесняет из головы все остальное.

— Во что?

— В очко? — предложил я.

— Не думаю, — ответила Мария. — Играть в карты без ставок неинтересно.

— Хорошо, — согласился я. — На что играем?

— А у меня есть что-то, что может вас заинтересовать?

— На раздевание? — улыбнулся я. — Ты проигрываешь — снимаешь одну вещь, я проигрываю — плачу тебе сотню. По рукам?

Говорят, если не везет в карты — повезет в любви. В карты мне не перманентно везло, как и в любви. Где же правда? Одно хорошо — я отвлекся от мыслей о Тане, ее выходке, ночном мордобое и так далее. Голова работала в одном направлении: выиграть.

На столе лежали уже пять сотенных бумажек, а Маша сняла только одну сережку. Я начал беситься, карты с моей подачи скользили по лакированной поверхности и падали на пол. На тело певицы я чихал с высокой колокольни, голых баб я повидал на своем веку достаточно. Дело было в принципе.

— Зачем так нервничать? — игриво подняв бровь, осведомилась Желтых.

— Не люблю проигрывать, — ответил я, пытаясь просветить взглядом карту.

— Может, я сразу разденусь, и все будут довольны? — предложила Мария.

— На счет тебя не скажу — не знаю, но я доволен не буду точно, — возразил я.

— Это почему? — удивилась девушка.

— Как почему? Должен же быть азарт, накал страстей и все такое, — пояснил я. — Разденешься ты, и что? Как это будет смотреться?

— Пошло, — догадалась Маша.

— Точно, — ткнул я пальцем в стол. — Твоя сдача.

И тут карта поперла. У меня, что ни кон, выпадала обязательно картинка и туз, у девушки перебор шел за перебором. Того не лучше. Не люблю, когда меня за малого ребенка держат. Очко — это очко, а не поддавки. Скоро, очень скоро, на девушке остались лишь крошечные стринги, как и следовало ожидать — цвета листьев подсолнуха. Я же не достал ни одной новой купюры. Оставался последний раунд.

Два пластиковых прямоугольника, с тихим шелестом прокатившись по столу, врезались в мой локоть. Согнув посередине, я посмотрел карты. Десять и два, итого — двенадцать. Или Маша сплоховала, или ей надоело поддаваться, и девушка решила меня немного помучить. Следующую карту в колоде, со следом ногтя на уголке, я уже успел запомнить. Король. Перебор. Или жестокий недобор. В любом случае раунд остается за певицей.

— Себе, — буркнул я.

Желтых положила перед собой, рядом с восьмеркой, короля. А счастье было так близко, так возможно. Я потянулся за следующей банкнотой, но Мария, опередив меня, извлекла еще одну карту. Дама. Конечно, это перебор, и, конечно, не случайно.

— Поздравляю победителя, — улыбнулась девушка, сбрасывая с себя последний предмет.

— Угу, — кивнул я.

— Теперь-то чем ты недоволен?

Маша перегнулась через стол, ее полные влажные губы очутились в считанных сантиметрах от моих. Запах женщины, близость ее горячего, обнаженного тела, приятно будоражили меня. Не люблю, когда мне поддаются, но месть, начавшись, должна дойти до конца, до логического завершения.

— Думаю, выражу общее мнение… — прошептал я на ушко певицы, сдвигая к краю стола бумажки и пустые бутылки.

Листы бумаги и банкноты, кружась в воздухе, полетели на пол. За ними, несколько мгновений пробалансировав на краю, последовала бутылка, а за ней — рамка с фотографией Татьяны на фоне Эйфелевой башни. Таре повезло больше, а, может, она просто была крепче, но ее приземление, в отличие от фото, было более удачным. Рамка же, врезавшись в ламинат углом, раскололась на две части, стекло выпало, и, упав с высоты в два-три миллиметра, разбилось на мелкие осколки.

Мария, уже почти легшая на стол, поспешно соскочила. Тихо шевеля губами, словно читая молитву, она смотрела на осколки, покрывшие фотокарточку.

— Ну, иди сюда, — я потянулся к девушке.

— Нет! — отшатнулась Желтых. — Нельзя. Это знак.

— Что? Какой знак? — отмахнулся я. — Не говори глупостей!

Дверь в кабинет внезапно распахнулась и в помещение вошел Саша, Евгений и его альтер-эго. Их разговор, как и наш, оборвался на полуслове. Певица попыталась скрыть свои прелести, но очень скоро поняла, что двух рук здесь мало и бросила это бесполезное занятие, гордо выпрямив спину и сложив руки на груди. Пчелкин, приподняв бровь, мгновенно оценил обстановку.

— Вот как мы горюем, да? — издевательским тоном произнес тезка. — Развлекаемся с совершенно голой девицей.

— Она не совершенно голая, — я бросил взгляд на Машу. — На ней туфли.

— Чья бы корова мычала, — хохотнул Федоров. — Некоторые для своей любовницы сняли квартиру, купили машину, — загибал пальцы байкер. — И собираются в круиз по Европе.

— Ты-то откуда знаешь? — буркнул Саша.

— Я, может, и слепой, но никак не тупой, — оповестил его Евгений.

— Погоди-ка, — я подал Марии ее одежду и загородил спиной, позволяя одеться. — Это, случайно, не та особа с тату на сиське?

Пчелкин от комментариев отказался. Желтых же оделась гораздо быстрее, чем раздевалась до этого, и теперь старалась прикинуться торшером, что не ей не очень удавалось. Саша, уязвленный до глубины души наблюдательностью своих друзей, бухнулся в кресло, Евгений, уставившись на меня черными стеклами очков, изобретал очередную остроту. Обстановка в кабинете накалялась, воздух наэлектризовывался, как перед грозой. Если вчера мы не почесали кулаки друг об друга, то сейчас было самое время.