— И ты думаешь, что это сделал я?

— Я знаю, что это сделал ты, — поправил Сотников. — И ты мне все вернешь. Или…

— Или что? — с невинным видом спросил Барковский.

После чего пошел к плите и поставил на огонь чайник.

— Не знаю, чем тебе помочь, ну правда, — сказал. — Вот чего ты от меня хочешь?

— Верни деньги.

— Да я их не брал, чем хочешь поклянусь, — заверил Барковский. — В глаза их не видел. И потом… Ты не этого хочешь. Что тебе эти жалкие сорок тысяч? Ты хочешь, чтобы я тебя боялся. А я тебя не боюсь.

Тут Сотников внезапно развеселился.

— Да? — спросил. — А почему ты меня не боишься, Миша?

— Потому что не может же Франкенштейн бояться своего создателя? — отвечал Барковский.

Сотникову стало совсем весело.

— Ты — маленький темный дурачок, — сказал он почти ласково. — Чудовище не имело имени, а Франкенштейн — имя его создателя. И, кстати, тебе все же следует меня бояться. Я тебя породил, я тебя и…

И он сделал жест, словно разрывает что-то на части. Однако Барковского этим не испугал.

— Да, я темный, я не знаю, откуда это, — согласился он. — И мне пора в школу. У нас сегодня контрольная по биологии. Можно, Алексей Петрович?

Сотников усмехнулся:

— Я тоже умею делать сюрпризы. Особенно неприятные. Пока.

…Младшие все не шли. Ира Шорина взглянула на часы. Они же в садик опоздают! И она решительно вошла в подъезд, в который дала себе слово больше не входить.

Звонить в квартиру пришлось довольно долго. Наконец дверь открылась, и появилась мрачная, рано состарившаяся женщина — Вера, мать Ирины.

— А, это ты… — сказала. — Я думала, врач. Врача жду.

— Что с мелкими?

— Не знаю; обсыпало. Может, краснуха, а может, обожрались чем-то. Мой вчера мандаринов припер целый пакет. Я к вечеру умаялась, прилегла, а они все и слопали.

— Ой, ладно, умаялась. Напилась опять?

Мать не ответила. Оглядела дочь, сказала:

— А ты изменилась… Зайдешь?

— Мне в школу надо.

— А ты еще учишься? — удивилась мать. — Я думала, раз из дома ушла — бросила. Я, как из дома ушла, так и школу ко всем чертям послала, чего на нее молодость тратить…

— Слушай, я после школы зайду, — сказала Ирина. — Если врач рецепт оставит, сама не ходи, я все куплю.

— Как скажешь, дочка, — отвечала Вера. — Ничего, что я тебя дочкой называю?

— Нормально. Так ты не ходи никуда, ладно, мам? — сказала Ирина. Повернулась и стремительно пошла вниз, стараясь не разреветься.

…Как обычно, Галина Белодедова подвозила дочь в школу. По дороге робко спросила:

— Наташ, расскажи, как это… ну, как это выглядит?

— Ну, представь, что посреди картинки такой темный прямоугольник, — объяснила Наташа. — Вот как в кино бывает сверху и снизу такая черная рамка. А у меня наоборот — в середине темно, а по краям… еще вижу.

— Не ходи ты в школу! — взмолилась Галина. — Я прошу тебя! Я не могу тебе ничего запрещать, но давай ляжем в больницу прямо сейчас, поедем и ляжем. Я боюсь за тебя, я…

— Да не бойся, внуков не будет, — холодным тоном ответила Наташа.

Этого Галина совсем не ожидала.

— При чем это тут?! — воскликнула она.

— Мам, я слышала, как ты вошла, я знаю, что ты знаешь. Я знаю, как тебя все это беспокоит, но…

На этот раз мать прервала монолог дочери:

— Да плевала я на это! Пусть ходит, пусть живет у нас, пусть! Только бы ты видела! Как мне тебя уговорить на операцию, что мне сделать? Опоить тебя, что ли? Силком увезти?

— Ты ничего не сможешь сделать, мам. Я все решила.

— Ты не можешь ничего решать, ты еще маленькая девочка!

— Зато я сильная, — заявила Наташа. — И я делала вещи, которых ты не делала никогда. И видела достаточно, чтобы больше не видеть. А ты слабая. Ты боишься. И боишься не того, что я ослепну, а того, что на шее твоей повисну. А ты за бабушкой четыре года ухаживала. Ты молодая еще, ты мужика хочешь завести. А если бы ты была сильная, ты бы бабушке помогла уйти, потому что она не жила эти четыре года, а мучилась. Самое ужасное, что и мне ты ничем не поможешь. А я сильная, я все решу сама.

Галина была в ужасе от этих слов дочери. Хорошо, что они уже подъехали к школе, а то она не могла управлять машиной.

— Что ты несешь?! — воскликнула она. — Кто тебе эту чушь в голову вбил?! Маратик твой? Или этот чертов компьютер? Кто?!

— Приехали, мам, — ответила Наташа. — Спасибо, что довезла.

Она вышла из машины, взяла сумку. Наклонилась к открытой дверце, сказала:

— Ты не волнуйся: я экзамены сдам и лягу, куда скажешь. Просто неохота еще год терять, понимаешь?

Галина собиралась ответить, но тут к машине подошел Марат. Взял у Наташи сумку, улыбнулся Галине, поздоровался… Выждал секунду, когда Наташа отвернется — и незаметным движением положил на сиденье рядом с Галиной бумажный пакет. Галина открыла было рот спросить, что это, но Марат приложил палец к губам. И они направились к школе.

Галина развернула пакет — и опешила. Перед ней лежали банковские пачки евро. Много пачек…

…Мишу Барковского в этот день тоже подвезли до школы, только он этого совсем не ожидал и не хотел. Просто, когда он вышел из дома, услышал гудок. Он раздавался из маленькой машины, припаркованной у дома. За рулем машины сидела Алена — женщина, что была в пельменной вместе с трехлетним сыном. Алена сделала приглашающий жест, и Барковский покорно сел рядом с ней.

…Пока они ехали, Алена изложила Барковскому свое видение ситуации. Объяснение было вполне исчерпывающее, добавить нечего. Когда остановились возле школы, Алена издевательски сказала:

— Ну все, маленький, иди. Платочек взял?

— Хватит! — резко ответил Барковский. — Я тебе позвоню.

— Теперь-то, конечно, позвонишь, — согласилась Алена. — А то я сама кое-куда позвоню. Портфель не забудь, отличник.

Барковский взял сумку и уже собрался выходить, когда Алена спросила:

— Барк, скажи… Мне просто интересно… У тебя хоть что-нибудь вроде совести есть?

— Что-то типа… — ответил он. — Где-нибудь… глубоко…

— Ты бы хоть матери позвонил! Ведь ты уже полгода…

— Хватит! — оборвал ее Барковский. — И ей позвоню, и тебе, и еще кому скажешь, только отстань. Деньги достану. Все, я опаздываю.

Он вышел из машины, захлопнул дверцу… и увидел поджидающего его Крюкова.

— Привет! — сказал капитан. — Добралась она до тебя, как я посмотрю…