— Ловлю тебя на слове!

Я тоже кое-кого поймал бы. Но пока решил не форсировать события. Никогда не вёл себя так с женщинами. Никогда не замечал в себе колебания или робость. Да я их и сейчас не чувствовал. Наверное, мне нравилось балансировать и не приближаться. От этого у мира становилось намного больше граней. Не взял, схватил, победил, а отступил в сторону, чтобы полюбоваться, поймать нечто важное.

Это как прикоснуться к предмету и получить небольшой разряд тока. Услышать щелчок и не спешить снова совать пальцы — с этим всегда успеется, никуда не убежит, а вот испортить всё можно даже взглядом.

Это было светлое, прекрасное утро. Солнечное, как Надина улыбка. Умиротворённое, как урчание кошки. А дальше всё покатилось в мрачные тона.

— Объект исчез, — отрапортовал Виталик. Голос у него был настолько гробовым, что захотелось утешить, хоть я и раздосадовался. Чего-то подобного я ждал.

Ничего конкретного детективу нарыть на Лану так и не удалось, а потом и сама Лана словно в пространстве растворилась. Виталик переживал.

— Появится, — заявил я уверенно. — Деньги закончатся — и вынырнет. К тому же, она ждёт от меня конкретных шагов. Я пообещал ей разобраться со всем, когда вернусь из-за границы.

Бестолковая, безмозглая Лана. Что она придумала и что за игры она ведёт? Если это не мой ребёнок, то чей? И мать ли она Даньке? Я снова и снова прокручивал в голове все эти неудобные, но такие важные вопросы.

Если она украла малыша, то почему его не ищут? Я связывался с полицией: малыша будто выронили посреди улицы. Никто не искал, никому он не был нужен. По базе пробивали все сомнительные случаи с пропажей младенцев. Ни один не подходил Данькину тайну могла знать лишь Лана.

А может, и не было никакой тайны. Она нерадивая равнодушная мать. Сволочь по большому счёту. В груди у неё — кусок угля, а не сердце. Родила и вышвырнула из своей жизни как котёнка.

Но почему именно сейчас, а не сразу? Хорошенький, упитанный мальчишка. Чистенький и ухоженный. Я ничего не понимал.

— Явись на мои ясные очи, сын! — позвонила мама во второй половине дня. И я поехал. Собраться в дорогу я могу и позже. Привык ездить налегке.

Мама жила недалеко. Приобретая свою квартиру, я учитывал и этот фактор: желание мамы быть поближе. К слову, она не так часто вмешивалась в мою жизнь, но желание порулить приходилось немного приглушать. Она из тех, кому дай рычаг нужной длины — и перевернёт Землю.

— Что-то меня напрягает, сын, — сверлит меня мама взглядом прокуратора. — Темнишь, не договариваешь. История с сыном и невестой какая-то мутная и скоропалительная. Ты решил поглумиться надо мной? Или пошутить, как вы любите это называть. Я тебе о детях и женитьбе, ты мне — малыша и девушку. По спецзаказу, чтобы не бухтела больше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я вздыхаю и присаживаюсь рядом. Серьёзный разговор. А мама взволнована.

— Не накручивай себя, ладно? Не выдумывай то, чего нет и не было. Я не издевался и не придумывал. А всё, что происходит, и для меня — по голове кувалдой.

У мамы лицо смягчается, губы становятся нормальными, а не шнурком натянутым. Морщинки у глаз разглаживаются.

— Запутался? — гладит она меня по руке. Успокаивающий мамин жест.

— Нет, — мотаю головой. А затем, собравшись с духом, говорю правду: — Данька не мой сын, мам.

— Как так? — теряется она. Ни тени облегчения на лице. Я этого боялся. Наверное, другая мама радовалась бы.

— Генетическая экспертиза. Я должен был быть уверенным. К тому же, это помогло бы мне ребёнка усыновить быстрее.

— А теперь что?

— А теперь всё сложнее. К тому же вообще не понятно ничего пока. Я одно знаю: хочу его забрать, понимаешь?

— Понимаю, — мама снова гладит меня по руке. Это успокаивает: она поддерживает меня, не отговаривает.

— Мне… жениться надо. Увеличит шансы, что Даньку отдадут.

— Вот оно что… — «догадывается» мама. — Фиктивный брак. Ты им заплатил, что ли? Наде этой и её мамашке? Ты бы мне сказал, я бы тебе желающих вагон и тележку нашла!

Мама, как всегда, готова развить бурную деятельность. Она и сейчас пританцовывает, на месте усидеть не может. Ей бы сорваться и бежать, вопросы решать. Только повод дай.

— Нет, мам, нет, не фантазируй, пожалуйста. Всё не так. Я на Наде не поэтому жениться хочу.

— Хочешь? — мать жадно вглядывается в моё лицо.

— Да. Но она пока… не готова, понимаешь?

— Ну, может, поговорить всё же надо? А не кругами ходить?

Маме не откажешь в логике. Но я пока не знаю, как подступиться, чтобы не обидеть и не вспугнуть.

— Я всё решу. Мне нужно время и… ты не обижайся, ладно? Но я бы хотел, чтобы ты не вмешивалась. Не искала с Надей встреч, не пыталась вбивать ей в голову, какой я замечательный.

Мать делает вид, что оскорбилась. Но именно этим она и собиралась заниматься исподтишка.

— Вот ещё… и не думала даже!

— Спасибо, мам.

Я целую её в щёку. Она, спохватившись, кормит меня обедом. Ничего особенного — борщ, паровые котлеты и овощи. Но из маминых рук — очень вкусно.

Казалось бы: я должен был успокоиться, а тревога, как снежный ком, росла и увеличивалась. Я сдерживал себя, чтобы не позвонить Наде. Это малодушно и неправильно — навязываться. Всё равно она придёт домой. Мы будем ужинать и беседовать. Можно подождать.

Но когда она не пришла в привычное время, я отбросил всякую гордость и прочие стоп-сигналы, что мешали мне поступать так, как требовало того сердце. Я звонил и звонил, понимая, что у неё либо отключён телефон, либо что-то случилось. Не мог остановиться.

Она ведь такая — вечно в разные истории попадает. Дома сидеть я не смог — вышел на улицу. Исследовал подворотню. Мало ли. Но подворотня зияла пустотой, а сгущающиеся сумерки навеивали бы умиротворение, если бы я смог достучаться до Нади.

Её звонок звучит неожиданно, хоть я и гипнотизирую экран телефона вот уже пару часов. Всего лишь. А будто век прошёл.

— Забери меня, — просит, и я мчусь по указанному адресу.