Я противна себе по многим причинам.

Их так много, что у меня просто нет времени на то, чтобы принимать во внимание мнение других о себе.

– Ладно, – отрывисто говорит Джо. – Пойдем. Джесс приземлится с минуты на минуту.

Я смотрю через зеркальное окно перед собой, пока самолет медленно снижается и приземляется на взлетно-посадочную полосу.

Мое сердце начинает биться так часто, что я боюсь, как бы со мной не приключился сердечный приступ.

Мужчина на взлетном поле выкатывает трап. Дверь открывается, выходит пилот.

А потом появляется Джесс.

Потрепанный и все же, почему-то, такой прекрасный, каким я его никогда не видела.

Фотографии никогда не могли передать его завораживающей улыбки. Теперь я вспоминаю об этом.

Он также худощав и хрупок, как будто его тело соткано только из мышц и костей. Его когда-то нежное лицо заострилось, там, где обычно были пухлые щеки, теперь резко выделяются скулы. Длинные волосы взлохмачены. Кожа покрыта красно-коричневыми пятнами, как у человека, три года обгоравшего на солнце.

Но манеры, улыбка и глаза – те же самые. Я не свожу с него глаз, пока он спускается по трапу. Я не спускаю с него глаз, пока он обнимает Франсину и Джо. Я не спускаю с него глаз, когда он приближается ко мне и решительно смотрит мне в глаза. Я замечаю, что на мизинце его правой руки не хватает двух фаланг. Где-то в пути он потерял палец.

– Привет, – говорит Джесс.

Просто слыша одно это слово, я как будто возвращаюсь в прошлое, в те времена, когда все имело смысл, когда в моей жизни не было места лжи.

– Привет, – отвечаю я.

– Ты – просто загляденье.

Я улыбаюсь. Закрываю лицо руками. Он хватает меня и не отпускает. Я чувствую, как прерывисто бьется мое сердце, словно оно не уверено, биться ли ему быстрее или медленнее.

Я думаю о том, не сон ли все это.

Но когда я вновь открываю глаза, Джесс по-прежнему здесь. Он прямо передо мной, не выпускает меня из объятий.

Я убивалась по нему так, словно он умер, а он здесь.

То, насколько это противоречит всякой логике и разуму, почти пугает. Что еще из наших знаний о мире является ложью?

– Ты вернулся, – говорю я.

– Я здесь.

Знаете, всякий раз, оглядываясь назад, на свое прошлое, ты думаешь о том, сколько времени прошло с тех пор. Думаешь о том, как бегут друг за другом минуты, складываясь в дни, месяцы и годы, которые теперь кажутся мгновеньями.

Именно так я чувствовала себя сейчас.

В этот самый миг.

Мне казалось, что все наше общее прошлое раскручивается до бесконечности, а время, проведенное мной без него, превращается в ничтожно маленькую стрелу.

Я любила Джесса с того самого дня, когда увидела его на соревнованиях по плаванию.

И мне тяжело вспоминать о том, как я жила без него, как выдержала, глядя на мир, в котором, как я думала, нет его, и почему я думала, что смогу когда-нибудь полюбить кого-то другого так же, как люблю его.

Я любила Джесса всю свою жизнь.

Всегда, всегда любила его.

Как я провела все это время, забыв о том, кто я и кого я люблю?

Последняя пара часов прошла как в угаре. Я стояла рядом с ним, почти не произнося ни слова, пока родственники обнимали вернувшегося домой Джесса. Я видела, что Франсина выплакала все глаза и молилась, глядя на него, когда Крис и Трисия знакомили его со своим сыном Тревором и маленькой дочкой Джинни. Когда Дэнни представлял его своей молодой жене, Марлен.

Мой телефон звонил много раз, но я еще не пришла в себя даже для того, чтобы посмотреть, кто звонит. Сейчас я ни на что не годна. В данный момент я едва могу осознать, что происходит на моих глазах.

И я даже не способна смириться с тем, что происходит сейчас с моей теперешней жизнью.

Джессу придется многое осмыслить. Понятно, что многое зависит от того, что захотят рассказать ему его родственники, как много они захотят ему рассказать. Я чувствую, что хочу ему рассказать обо всем, что я думала, пока его не было, хочу описать каждую минуту, которую я провела без него, каждое ощущение, которое я испытываю сейчас. Я хочу подключиться к его сердцу и загрузить все, что произошло за последние три с половиной года, прямо ему в душу.

Не могу представить себе, что кому-то еще хочется сделать нечто подобное.

Должно быть, невыносимо быть на его месте, на месте человека, которого все рассматривают, человека, на которого каждый смотрит своими глазами и которого каждый хочет заключить в объятия.

Наблюдая за тем, как Джесс общается со своей семьей, я вдруг начинаю чувствовать себя чужой.

Джесс, стараясь сохранять спокойствие, в первый раз держит на руках свою племянницу Джинни. Но я знаю его. Я знаю, что означают его опущенные уголки глаз. Я знаю, почему он потирает уши, почему его шея кажется напряженной и одеревенелой.

Ему некомфортно. Он смущен. Все это слишком для него.

Я ловлю его взгляд, он улыбается.

И я понимаю, что чужие – это все остальные. Пусть их хоть двадцать человек в комнате, но для меня и Джесса существуют только два человека в целом свете, и это мы с ним.

Когда родственники угомонились, все начинают обсуждать, как мы поедем домой к Франсине и Джо. Я вижу, как Джесс отходит от них, а потом чувствую, как он, обхватив меня рукой, отводит в сторону.

– Твоя машина здесь? – спрашивает он.

– Да. Там, на улице.

Мне не верится, что я разговариваю с ним. Джесс прямо передо мной. Он разговаривает со мной. Мой Джесс Лернер. Он жив и говорит со мной. О таком даже невозможно было помыслить, и все-таки это происходит.

– Ладно, прекрасно. Тогда давай уедем отсюда поскорее.

– Хорошо, – отвечаю я с каменным лицом.

– Ты в порядке? – спрашивает он. – Ты выглядишь так, будто увидела привидение. – В тот момент, когда эти слова слетают с его губ, он прикрывает глаза. Когда он открывает их снова, то говорит: – Прости. Ты и видишь привидение. Разве не так?

Я смотрю на него и чувствую, что изнемогаю.

Знаете, как утомительно смотреть на стоящего перед тобой мертвеца? Каждые полсекунды убеждая себя в том, что твои глаза не врут?

Меня сокрушает оглушительная невероятность правды. Все, на что я способна в это самое мгновение, – это протянуть руку и коснуться его. Все, на что я способна, – это спросить его о том, о чем я собиралась спросить его все эти годы. Все, что я способна сказать ему, – это то, что я люблю его.

Желание поговорить с ним и уверенность в том, что он так и не услышит меня, опустошали меня год за годом.