Уже в следующий момент пальцы Гийома Ладусета привычно запорхали, и на пол посыпались длинные, черные, запорошенные мукой завитки.

— Вот теперь порядок, — подвел итог сваха после того, как подмел пол и проводил друга до двери. — Я сделаю необходимые приготовления и буду держать тебя в курсе. Итак, о чем ни в коем случае нельзя забывать?

— Быть чисто выбритым перед каждым свиданием?

— Да, верно, но я имел в виду кое-что другое.

— Что истинному джентльмену стрижка ни к чему?

— Да, и это тоже, но я думал о чем-то еще.

— Не ковырять в зубах вилкой?

— Да, да, разумеется. Прости, что пришлось тебе об этом напоминать, но это часть предоставляемых мною услуг. На самом деле я имел в виду обещание ни при каких обстоятельствах не заводить разговор о твоих изысканиях.

— Изысканиях?

— Весь этот бред, что, мол, лягушачьи лапки едят лишь одни легковерные туристы и что все это старая «утка», запущенная еще в 1862-м французским проказником-купцом, бывшим проездом в Лондоне.

— Вообще-то это было в 1832-м.

— Вот-вот. Мой тебе совет — оставь свою земноводную чушь для других.

Поклявшись, что он ничего не забудет, булочник откланялся и зашагал вниз по улице. Стефан Жолли наслаждался ласковым щекотанием беспрестанного бриза в свежеостриженных волосах и собирался с духом, предвидя гнев неизбежной очереди, топчущейся перед закрытыми дверями булочной.

Бросив миндальный лепесток в ведро, Гийом сел на вращающийся стул и безучастно уставился перед собой. Потом поставил локти на стол, подпер подбородок ладонями и задумался, что, черт возьми, ему делать дальше. «Грезы сердца» открыты уже больше месяца — и что? Чем он может похвастать? Пахнущим медью скупердяем-дантистом с прической, от которой в ужасе шарахнется даже самая непритязательная из женщин? Рыботорговкой с аллергией на моллюсков? Парой односельчан, которые друг друга на дух не переносят? А теперь еще эта история с Лизетт Робер. Без сомнения, повитуха заслужила право на любовь — собственно, как и все остальные, — но разве это честно — подстрекать двух обладателей «Непревзойденной Золотой Услуги» скрестить шпаги за ее благосклонность? И разве благородно заносить в картотеку сразу двоих поклонников повитухи? И вообще, есть ли шансы хоть у одного из них?

Сваха размышлял о горстке клиентов, что заходили к нему в «Грезы сердца» на прошлой неделе, и особенно о том, кто беспокоил его больше других, — о Жильбере Дюбиссоне. Гийому не понадобилось долго убеждать почтальона забыть о «Непревзойденных Бронзовых» и перейти сразу к значительно более дорогостоящим «Непревзойденным Серебряным Услугам». Но скажите, где найти женщину, которая захочет иметь дело с болтуном, да еще с сомнительными мочеиспускательными привычками? И хотя у почтальона — как и у любого другого в деревне, — бесспорно, имелись свои таланты, сваха нисколько не сомневался, что от мужчины женщине нужно нечто гораздо большее, чем умение, пусть и немаловажное, выращивать спаржу. С первой минуты, как Гийом открыл «Грезы сердца», этот человек почти ежедневно доводил сваху до белого каления своими визитами из дома через дорогу, «посмотреть, как идут дела». Как цикада, почтальон обнаруживал себя на слух, производя звуки, большую часть которых можно было смело пропускать мимо ушей, особенно когда тот взахлеб разглагольствовал о своих деревянных ящиках для цветов. Иногда у мерзавца хватало наглости заявиться с пачкой печенья «Пти Борр Лю» и просиживать на скамейке всю вторую половину дня. Уже одно это было невыносимо, но сваха не сомневался, что присутствие Жильбера Дюбиссона отпугивает потенциальных клиентов, — не говоря уж о крошках, веером разлетавшихся по сторонам с каждым почтальонским чихом.

«Возможно, моя Гениальнейшая Идея вовсе не была уж такой гениальной и я совершил ужаснейшую ошибку, — рассуждал Гийом Ладусет, уставясь в пространство. — Что будет, если я не найду для своих клиентов достойного объекта любви? Они же возненавидят меня. Попрут вон из деревни. Кто тогда присмотрит за моим potager?»[13]

Он смотрел перед собой, ничего не видя. «И вообще, кто я такой, чтобы давать советы в делах сердечных?» — вопросил Гийом, вспомнив о письме, которое выкопал накануне и на которое так и не смог ответить. Он тяжко вздохнул и уже собирался заварить себе еще чашечку кофе, но тут внимание его привлекло нечто подозрительное на левой магазинной кожаной сандалии. Он поднял сандалию с пола и поднес к носу. Гийом как раз изучал, ярясь с каждой секундой все сильнее, то, что без сомнения являлось следами куриного клюва, когда дверь в контору неожиданно отворилась. Это была Эмилия Фрэсс.

Несколько мгновений Гийом смотрел на гостью — зияющая рана самоуничижения мешала ему двинуться с места. Но все же нагнулся, уронил поклеванную обувку на пол и незаметно сунул в нее ногу. После чего встал и, должно быть, направился к двери, но когда позже, ночью, уже в постели, Гийом пытался мысленно воспроизвести тот момент, то так и не смог вспомнить, как же все это происходило. Ринулся ли он к ней навстречу, как потерявший голову дурачок, или волочил ноги, точно дряхлый старик? Единственное, что он помнил, — так это то, как молча придерживал дверь открытой. Наверное, он стоял там столб столбом, ибо Эмилия Фрэсс в итоге спросила:

— Я могу войти?

— Да, да, конечно, входи же, входи, — зачастил Гийом, не сводя с Эмилии глаз, а та прошла мимо, остановилась посреди комнаты и повернулась к нему лицом.

Вспомнив о манерах, сваха приблизился к визитерше и поцеловал в обе щеки. Наклоняясь, он вдохнул аромат ее кожи — такой знакомый, словно и не было этих долгих двадцати девяти лет. Но когда позже, ночью, уже в постели, Гийом пытался вновь вспомнить этот запах, то не смог.

Проводив владелицу замка к креслу и предложив кофе, Гийом прошел к маленькому столику в глубине конторы. Но там, стоя перед кофеваркой, спиной к гостье, он обнаружил, что забыл, что же делать дальше. А когда наконец вспомнил и прождал несколько минут, пока вода пройдет через фильтр, то вдруг сообразил, что вилка вынута из розетки, — привычка, которую он перенял от своей матери на случай электрической бури. И, представляя, как Эмилия Фрэсс сидит у него за спиной на мягкой подушке с вышитым вручную редисом и с отвращением разглядывает жуткие розовые стены, он жалел, что не перекрасил их в другой цвет.

Но вот две полные чашки водружены на стол с чернильным пятном, которое Гийом поспешно прикрыл телефонным аппаратом. Затем сел на вращающийся стул и вновь посмотрел на Эмилию Фрэсс. Та ответила взглядом глаз цвета свежего шалфея и улыбнулась.

— Я очень рад видеть тебя, — улыбнулся ей в ответ сваха.

— И я очень рада видеть тебя, Гийом.

— Ты совсем не изменилась.

— Я поседела, — застеснялась гостья, и рука ее инстинктивно потянулась к затылку.

— Тебе очень идет.

— Спасибо.

Они замолчали, но продолжали смотреть друг на друга.